К этому времени война принимала неприятный оборот для Германии. Партизаны в России были объявлены вне закона. Наше гражданское население начало мстить экипажам бомбардировщиков, спускавшимся на парашютах. Эти летчики оказывались в безопасности, я имею в виду в сравнительной безопасности, только когда попадали в руки вермахта.

В середине октября я отправился на конференцию в Дрезден. Мы обсудили новые приказы вермахта, направленные на сокращение личного состава в соединениях внутреннего фронта, и определили пути и средства использования как можно большего числа военнопленных в немецкой индустрии. Что нам было нужно – это восполнение ужасных потерь, которые мы понесли, продолжали нести и наверняка будем нести на Восточном фронте. Там, в России, мы остановились. Наша высшая точка в Африке, в Аламейне, была достигнута. Начинался прилив, хотя ему еще предстояло пройти длинный путь.

15 октября я вернулся из Дрездена, сделав пересадку в Дебельне. Там всех пассажиров проверяла полиция. Я пал духом. Мне не нужно было ничего спрашивать – я и так все понял. «Да, – сказали они. – Четыре офицера бежали из этого вашего verdammte[53] зондерлагера!»

В то утро после обычного гвалта выяснилась пропажа четверых британских офицеров. Ими были майор Литтлдейл, лейтенант Стивенс, RN, капитан Рейд и капитан авиации Уордл, военно-воздушные силы Канады.

И снова предупредила нас о том, что что-то случилось, женщина, шедшая через питомник: она нашла обрывки подозрительного сине-белого материала (обычные простыни) под несколькими кустами. Собаки взяли след, но побежали не вперед, а привели нас назад к стене замка, где остановились. Немедленно по всем телефонным линиям властям и персоналу различных военных служб в радиусе пяти миль от Кольдица было передано кодовое слово «мышеловка». К полудню мы расширили сеть поисков до радиуса двадцати миль, передав слово «hasenjagd»[54]. К пяти часам мы поняли, что должны положиться на железнодорожную и уголовную полицию, контролировавшую полосу вдоль железной дороги на юго-запад – обычный маршрут в Швейцарию.

Днями напролет мы обыскивали двор и помещения в поисках выхода. 18-го числа в голландских помещениях в толще стены мы нашли дыру – что-то вроде тайного лаза, проделанного еще в Средних веках. Это был основной тайник голландцев. Мы конфисковали три самодельные немецкие офицерские униформы, формы из штукатурки для литья пуговиц, эмблем и так далее, а также довольно существенное количество инструментов. Этот лаз находился под их умывальнями, и обнаружили мы его только потому, что их система оповещения о приближении полицейского отряда в который раз подвела.

Поскольку собаки, казалось, нашли некий ключ к этому побегу с внешней стороны основания нашей южной стены, мы обыскали наши собственные помещения на нижнем этаже и различные подвалы той стороны нашего двора. Полицейский отряд представил так называемые «доказательства» в поддержку безумной теории, что беглецы пересекли немецкий внутренний двор и выбрались из подвала под нашими южными зданиями, выходящими ко рву. Собаки привели нас к внешней стене близ вентиляционной шахты, выходившей наружу как раз в том месте. Утверждали, что на цветочных клумбах рядом со стеной комендатуры возле рва можно было различить следы. В одном из подвалов нашли фантики от английских ирисок, а снаружи вентиляционной шахты – погнутый прут решетки. В тот момент все это казалось нам крайне туманным. Как кто-то мог незаметно пройти мимо часового, маршировавшего посередине немецкого двора? Как мог заключенный вылезти из окна на стороне заключенных того двора в полном свете прожекторов и остаться незамеченным караулом? Служба безопасности постановила забить досками вентиляционную шахту. Что же касается остального, мы сделали вывод, что, судя по всему, один из наших собственных людей где-то раздобыл конфеты и съел их тайком в подвале. Следы на цветочных клумбах же, скорее всего, мог оставить кто угодно, даже одна из собак.

Несмотря на все наши разыскные мероприятия, к 23 октября мы по-прежнему не нашли ни одного намека на выход из лагеря. О четырех британских беглецах пока не поступало никаких известий извне.

Однажды вечером в ноябре мы чуть не поймали одного из пленных в коридоре, ведущем с верхней площадки лестницы здания гауптвахты к дыре под сценой, которую мы замуровали в январе, после двух успешных попыток побега. Кто бы это ни был на этот раз, он убежал назад в театральную гардеробную прежде, чем полицейский отряд успел подняться туда и отрезать ему путь. Мы задумались: а не было ли это тем выходом, из которого пленные бежали на прошлой неделе? Они вполне могли вновь открыть и использовать этот старый и надежный путь к побегу, переодевшись в немецких военнослужащих. Мы перенесли нашу столовую с ее прежнего места над гауптвахтой, а значит, избавили пленных от одного лишнего препятствия на их пути вниз. Куда они могли пойти после этого, по-прежнему оставалось для нас загадкой.

Вскоре мы обнаружили шатающийся прут решетки на задней стене кухни заключенных. С одной стороны кухни имелся проход с их двора; на другой стороне дверей не было, только окна, выходившие на наш двор. Теоретически можно было вылезти их этих окон, спрыгнуть на низкую крышу, а оттуда спуститься на немецкий двор, но куда идти потом? Во дворе днем и ночью дежурил часовой. Мы опросили всех часовых, несших вахту у ворот в парк в ночь побега этой четверки. Все поклялись, что никто не проходил мимо них ранним утром, не показав пропуска. В конце концов, насколько мы понимали, побег четырех британских офицеров имел место из театра, вниз мимо гауптвахты, затем наружу по какому-то таинственному пути, нам неизвестному, и прочь. Возможно, предположили мы, они спустились ниже гауптвахты в подвал, из него выбрались на нижнюю террасу на южной стороне и перелезли через проволочное ограждение. Однако часовой на террасе исключил эту теорию[55].

В ту осень стало очевидно, что работа нефтяной комиссии, в начале года заседавшей в Кольдице для подготовки к эксплуатации русских нефтяных месторождений, окажется напрасной. Германия не получит нефть из месторождений в Баку. Мы, конечно, вывесили наш флаг на вершине Эльбруса – самой высокой горы на Кавказе, но это было только показным жестом. Возможно, с этого пика наши скалолазы и видели нефтяные месторождения, но это был предел наших возможностей. Теперь все свои надежды мы обратили на подводную кампанию.

Утешил нас урожай картофеля и корнеплодов, в тот год выдавшийся рекордно высоким. Да и осень, слава богу, выдалась великолепной. Никаких заморозков в октябре вообще. Норма угля была снижена на 30 процентов.

3 ноября из Польши прибыли два британских офицера – лейтенанты Сильвервуд-Коуп и Кроуфорд. Их карточки были помечены обычными зелеными ярлычками (знак побега), но эти двое были беглецами с отличием. Первоначально они бежали из лагеря в Познани и некоторое время находились в контакте с польским подпольем в Варшаве и Радоме. В этих городах они скрывались несколько месяцев. Агенты, главным образом ответственные за их содержание в Варшаве[56], так и не были найдены, и гестапо поймало их в ходе облавы вместе с поляками и несколькими евреями.