На этой встрече Калинин сформулировал несколько положений настолько принципиальных, что они едва ли могли быть «озвучены» без согласования с самым верхом.

«У нас евреев очень много, а государственного образования у них нет. Это единственная в СССР национальность, насчитывающая до 3 млн. населения и не имеющая государственного образования».

«Я думаю, что лет через десять Биробиджан будет важнейшим, если не единственным хранителем еврейской социалистической национальной культуры».

«Биробиджан мы рассматриваем как еврейское национальное государство. Оказание этому государству помощи, особенно на первых порах, очень важно».

При всей бесспорности последних слов, в стратегическом отношении слова о еврейском национальном государстве были гораздо более важными. И смертельно опасными для тех, кто мог принять их слишком буквально. В тот момент еврейские романтики были мало способны задуматься о том, каким образом можно развить еще очень слабое национальное как бы государство, в котором «титульная нация» составляет малозначительное меньшинство, внутри другого государства, конституция которого в самом что ни на есть либеральном духе запрещает предоставлять какие бы то ни было преимущества какой бы то ни было национальности, — поэтому евреи не только советской конституцией, но и либеральными принципами с их доминированием прав индивида были обречены оставаться «равноправным», а потому почти бесправным меньшинством даже и внутри собственного «государства», — меньшинством, почти лишенным возможности проводить собственную национальную политику даже и демократическим путем, если бы в СССР каким-то чудом и возникла демократия.

Сделаться же большинством было для них весьма проблематично — «оптимист», как он себя называл, Калинин выражался так: «Если нам удастся в течение долгого времени каждый год прибавлять в область хотя бы только тысячи по четыре еврейского населения, то это будет неплохо». Из дальнейшего будет видно, что это было бы и впрямь неплохо. Однако при таких темпах задача образования компактного крестьянского населения в несколько сотен тысяч растянулась бы на десятилетия, если не на века, — тем не менее евреев-идеалистов и это не испугало: они ждали почти две тысячи лет, так что могли потерпеть и еще полсотни — сотню. То обстоятельство, что даже и при таком оптимистическом прогнозе бо́льшая часть еврейского (и притом наиболее преуспевшего) населения окажется за пределами их «государства», тоже не казалось слишком уж парадоксальным. Но вот опасности оказаться не слишком значительным меньшинством внутри собственного «национального государства» они явно недооценили.

Когда один из еврейских журналистов спросил Калинина, кто конкретно является инициатором создания автономной еврейской единицы на Дальнем Востоке, Михаил Иванович честно признался: «У нас давно возник вопрос, где организовать такую еврейскую область, и я дал КомЗЕТу задание найти такое место, где были бы необходимые политические, климатические и естественные условия. И действительно, в Биробиджане имеется все. Прежде всего большая, свободная, плодородная территория на государственной границе. Там другой национальности, кроме еврейской, в качестве претендентов нет, и в то же время евреи — это очень верная и заслужившая своим прошлым национальность. И притом чего только нет в этой области, начиная с золота, железа и угля. Так что перспективы развития большие, но потребуется много работы, много сил, энергии и творческой инициативы. Еврейские переселенцы должны оправдать то доверие, которое им оказывается».

С природными ресурсами дела в Еврейской автономной области обстояли действительно неплохо. Специальная экспедиция, возглавляемая профессором Б. Л. Бруком, проработала на территории будущей ЕАО с 22 июня по 7 августа 1927 года, одолела расстояние в полторы тысячи километров, изучая как существующие хозяйства местного населения, казаков и корейцев, так и природный потенциал. Казаки занимались преимущественно мясным животноводством и разными промыслами, корейцы — земледелием, и все жили вроде бы неплохо. Однако местных хозяйственных ресурсов явно недоставало для обеспечения будущих переселенцев скотом, сельскохозяйственным инвентарем и семенами. Главной ценностью территории была признана сама земля, почва (уклон предполагался сельскохозяйственный), которая при серьезных мелиоративных мероприятиях предполагалась способной давать высокие урожаи не только обычных зерновых культур, но также бобов, риса, льна, картофеля, свеклы и т. п. Однако бездорожье, сильная заболоченность, обилие гнуса и суровые зимы даже при наличии обширных лесных богатств (около 13 тыс. кв. км) чрезвычайно затрудняли и будущее строительство, и снабжение топливом. Первоначальная площадь территории была намечена в 72 тыс. квадратных километров, но затем ее уполовинили, оставив ее, впрочем, все равно раза в полтора больше какой-нибудь Орловской области — разумеется, многократно превосходящей Еврейскую по плотности населения.

Злые языки намекают, что экспедиция, следуя госзаказу, приукрасила новую Землю обетованную, однако обращение к будущим переселенцам было составлено в откровенном тоне: край имеет богатые возможности, но в данный момент он еще дикий, не обжитый и требует людей здоровых, сильных, смелых, которые способны многое претерпеть.

Сказать, что других национальностей, претендующих на эту землю, нет вовсе, было бы преувеличением, но они действительно были пока неопасны, ибо не имели объединяющей грезы. Корейцы были допущены на эту территорию царским правительством всего за несколько десятилетий до образования области и чувствовали себя чужаками, тем более что основная их масса бежала в Россию вообще в 1905–1910 годах после подавленного восстания и хорошо помнила власть японцев. Местное же казачество в виде кары за восстание 1918 года было так расказачено, что после установления советской власти предпочло в подавляющем большинстве бежать в Китай — к 1923 году, по некоторым прикидкам, казаков осталось в области всего около шестисот человек, в основном «социально близких». Тогда же советское правительство начало систематически заселять опустевшие станицы переселенцами из европейской части Союза, а также корейцами.

В итоге к 1928 году численность населения области составляла около тридцати двух тысяч человек; к концу же 1932 года, после первых переселенческих подвигов оно возросло приблизительно до сорока четырех с половиной тысяч. Из них русские составляли около 67 процентов, украинцы около 7,7 процента, корейцы около 9,5 процента, китайцы — 1,7 процента, а евреи — 11,4 процента. В итоге евреям наступал на пятки даже плодовитый корейско-китайский блок, не говоря уже о славянском, менее плодовитом, зато составлявшем три четверти общего населения. То есть через четыре года в области оказалось несколько больше пяти тысяч евреев — можно прикинуть, сколько лет потребовалось бы при таких темпах для того, чтобы им сделаться национальным большинством (не говоря уже о грезившихся Калинину сотнях тысяч еврейского крестьянского населения).

Вот несколько характерных цифр: в 1929 году было запланировано переселение трех тысяч семей, т. е. около пятнадцати тысяч человек, — в реальности же приехало около тысячи, а осело на месте по статистическим данным «Биро-Биджанского» (так он тогда писался) района, лишь немного больше половины. В 1930 году на область обрушилась еще и коллективизация, затронувшая, правда, в основном местных «кулаков и подкулачников», — евреи, на их счастье, не успели обзавестись имущественным жирком; к тому же их с самого начала старались объединять в какие-то хозяйственные коллективы, тем более что в одиночку подняться и впрямь было совершенно немыслимо. С жильем и всяческим обустройством было настолько туго, что ОЗЕТ, при всем его желании загрести как можно больше колонистов, рекомендовал направлять в Биробиджан преимущественно одиноких людей. Это смягчало жилищную проблему, зато существенно отодвигало и без того проблематичное превращение евреев в национальное большинство хотя бы в собственном «национальном государстве».