— Вот злющая! Ни за что ни про что оставила после уроков. Катя права была: она несправедливая.

— Нет, — вдруг решительно сказала Катя, — вовсе я не была права.

— Как так? — удивились девочки.

— А очень просто: она, может быть, и очень строгая, но справедливая.

Клятва

Когда девочки дошли до того угла, где они всегда прощались, Аня вдруг вздохнула и сказала:

— А Людмила Федоровна наша бедненькая!.. Ей, наверно, еще хуже, чем нам теперь. Лежит одна-одинешенька, и поговорить не с кем…

— Ей и нельзя говорить, — перебила Аню Наташа.

— Ну, значит, еще скучнее. Лежит и думает: как-то там мои девочки? Может быть, забыли меня? У них уже новая учительница… Девочки, что, если бы нам навестить ее?

Катя сразу остановилась:

— Ой, правда, надо навестить Людмилу Федоровну. Все ей расскажем, она и посоветует…

— Да ведь ей не позволяют говорить, — повторила Наташа.

— Ну, как-нибудь… Завтра надо спросить у Надежды Ивановны, можно или нет.

Надежда Ивановна внимательно выслушала девочек.

— Ну что ж, — сказала она, — проведать Людмилу Федоровну можно, но помните — сидеть недолго, не утомлять ее, и на первый раз пускай пойдет не больше двух человек.

— Конечно, мы понимаем, — разом ответили девочки.

И вот, сделав уроки, Катя и Аня встретились у парадной Катиного дома и чуть не бегом побежали по бульвару.

Было еще совсем тепло, и казалось, что это не середина октября, не поздняя осень, а ранняя весна, что скоро набухнут почки и снова зазеленеют на голых ветках листья.

— С плохими учителями никогда ничего не случается, — говорила Аня, шагая по бульвару рядом с Катей. — А с хорошими обязательно что-нибудь должно случиться. Вот и у моей двоюродной сестры так было. Самый любимый учитель попал под машину, а нелюбимый и не подумал…

— Почему? — спросила Катя.

Аня удивилась:

— Как это «почему»? Да ты меня совсем не слушаешь.

Катя виновато посмотрела на Аню:

— Прости, Анечка, я и в самом деле ничего не слыхала. Я задумалась.

— О чем? О новой учительнице? Да? Ты боишься, что вызовут твою маму?

— Да нет, не то что боюсь… А неприятно как-то…

— Еще бы! — уверенно ответила Аня. — Знаешь, она на тебя сегодня так посмотрела, так посмотрела, что я просто испугалась… Постой, мы, кажется, прошли?

— Нет, как раз вот этот двор.

Девочки вошли в ворота и направились к одному из подъездов большого, многооконного корпуса. Они хорошо знали, где живет их учительница, потому что не раз провожали ее домой, до самых дверей. Но дома у нее они еще не были ни разу.

Катя осторожно дотронулась до кнопки звонка.

Дверь открыла какая-то незнакомая пожилая женщина.

— Учительницу пришли проведать? — спросила она.

— Да, — ответили девочки. — А можно?

— Можно-то можно, только говорить ей нельзя.

— Мы знаем, — сказала Катя. — Мы только передадим ей привет от всего нашего класса и сразу уйдем.

— Ну подождите, я сейчас спрошу.

Катя и Аня робко остановились на пороге.

— Ой, смотри, Катя! — вдруг сказала Аня.

— Что такое?

Аня подбородком показала ей в сторону вешалки. Там на крючке висела очень большая кожаная куртка на меху, с меховым капюшоном. На столике лежал такой же шлем, а в углу стояли огромные меховые сапоги. Можно было подумать, что в этой квартире живет великан и что этот великан приехал прямо с Северного полюса.

— Вот странно! — шепотом сказала Аня. — Ведь еще совсем тепло, а здесь кто-то уже одевается так, словно на дворе сорок градусов мороза.

— А ты разве забыла, — спросила Катя, — что у Людмилы Федоровны муж — полярный летчик? Она рассказывала об этом еще в прошлом году.

— Заходите, девочки, — сказала пожилая женщина, вернувшись в переднюю. — Давайте ваши пальтишки. Сейчас Людмила Федоровна выйдет… Что это она не идет? Вы два звонка подали, на всю квартиру звону, — а она будто и не слышит, бедная!..

И, стоя в дверях, словоохотливая женщина принялась делать молча руками какие-то странные знаки.

Но вместо Людмилы Федоровны в дверях появился очень большой, широкоплечий человек, в темной полосатой куртке.

— Прасковья Семеновна, — сказал он, — что это вы занимаетесь сигнализацией? Ведь Людмила Федоровна прекрасно слышит. Она только говорить не может.

— Не может, голубушка! — подтвердила Прасковья Семеновна. — Вот несчастье-то! Знаете, Петр Николаевич, иной раз идешь по улице и видишь — такие же глухонемые идут и все руками разговаривают…

Петр Николаевич не стал больше спорить с Прасковьей Семеновной и позвал:

— Люся! К тебе два товарища пришли.

Катя и Аня переглянулись: кто это Люся? Какие два товарища?

Но тут и сама Людмила Федоровна вышла к ним навстречу и, улыбаясь, протянула им обе руки. Она была одета не так, как в школе, а по-домашнему. На ней был длинный теплый халат.

— Людмила Федоровна! — обрадовалась Катя. — А мы думали, что вы лежите все время!

— Одна-одинешенька, — прибавила Аня.

Людмила Федоровна молча, с улыбкой покачала головой и ласково погладила ежик Аниных волос. А Петр Николаевич ответил за нее:

— Людмиле Федоровне можно и не лежать в постели, но ей запрещено говорить. На днях ей сделали операцию горла…

— Операцию! — вскрикнули девочки. — Уже? А мы и не знали!

Петр Николаевич серьезно посмотрел на Катю и Аню:

— Ну, вот что, девчата. Людмиле Федоровне, наверно, захочется узнать, что у вас в классе. Так смотрите: вы-то рассказывать ей можете, а она должна только молчать и слушать. Последите, чтобы она не разговаривала. И смеяться ей тоже нельзя. Так что если вам захочется рассказать что-нибудь смешное, то вы потихоньку выйдите в переднюю и расскажите шепотом моей шапке с ушами. Понятно?

Девочки отвернулись и прыснули, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться громко.

— Вот правильно! — сказал Петр Николаевич. — Ну а если ваша учительница будет плохо вести себя, поставьте ей двойку за поведение.

Девочки опять засмеялись. А Людмила Федоровна улыбнулась, не разжимая губ, и все пошли в комнату. Здесь девочкам сразу бросились в глаза очень большие темные очки в широкой кожаной оправе, лежавшие на диванной полочке.

Людмила Федоровна молча усадила девочек на диван с высокой спинкой и взяла с письменного стола большой блокнот и карандаш.

— Что, Люся, — спросил Петр Николаевич, — очинить?