— Как?! Она — самая, самая лучшая во всей нашей школе! Вы так говорите потому, что никогда у нее не учились!

— И очень рад, что не учился, — сказал сурово Петр Николаевич.

Катя молча подняла глаза и с удивлением смотрела на него. Что это он говорит — шутит, что ли? Глаза у Петра Николаевича были веселые, смеющиеся, но голос был строгий и серьезный. Катя поняла, что хоть он и шутит, но не совсем.

— Да, — повторил он, — не стоит ваша учительница, чтобы вы ее так любили.

Людмила Федоровна тоже смотрела на него. Кате показалось, что глаза у нее влажные, испуганные. И в самом деле, если бы Катя была постарше, она бы, наверно, прочитала в этом взгляде молчаливый вопрос: «Неужели и правда во всем виновата я?»

— Вот представьте себе, — продолжал Петр Николаевич, — что у нас в летной части, в полку, заболел командир. На его место пришел другой. Увидели его летчики и подняли крик: «Ах, ох! Не хотим нового командира! Он придирается, мы его не любим! Ах, ах!»

Петр Николаевич так забавно замахал руками, что Катя и Аня невольно рассмеялись.

— Что, смешно? — спросил он. — Вот и мне было смешно слушать вас. Если вы в самом деле любите вашу учительницу, вы должны охранять честь вашего полка. То есть вашего класса. Даже если бы вы остались на целую неделю совсем одни, без учителя, то и тогда обязаны были бы соблюдать дисциплину. Пусть командира нет — ранен, допустим, — но полк же есть! Чем полк может поддержать честь своего командира? Отличной дисциплиной. Высокой сознательностью.

Девочки слушали, не проронив ни слова. Им неловко, совестно было, что их пробирает военный человек, летчик, и в то же время слушать его было почему-то очень интересно.

— А что же это ты, Людмила Федоровна, — обратился он к жене, — не можешь справиться со своим классом? Попробовали бы у меня в части вести себя не так, как полагается…

Катя и Аня опять испуганно оглянулись на свою учительницу. Неужели из-за них она тоже получит выговор?!

— Людмила Федоровна не виновата! — вступились за нее девочки. — Это мы сами…

Но как раз в эту минуту из передней послышались быстрые шажки чьих-то маленьких ног, и в комнату ввалился мальчик лет четырех, а за ним вошла высокая, красивая женщина, немножко похожая на Людмилу Федоровну, но не такая молодая. Она была в пальто и в шляпе. Маленький мальчик вошел в комнату уверенно и деловито, как полноправный хозяин, и девочки почувствовали, что он здесь хоть и самый маленький, но самый главный.

«Это Витя», — поняла Катя, уже не раз слышавшая от Людмилы Федоровны о ее маленьком сыне.

А Витя подошел прямо к отцу, обхватил обеими руками его ноги и, закинув голову, с восторгом посмотрел на него.

— Отставить! — сказал Петр Николаевич. — Явиться по форме.

Витя понял, с удовольствием отбежал к двери и, приложив пухлую ручонку к вязаной шапочке, отрапортовал:

— Се’жант Козы’ев явился!

Букву «р» маленький сержант еще не выговаривал.

В другое время Катя и Аня так и бросились бы к Вите — они обе очень любили маленьких, — но сейчас им было не до того.

— А меня тетя Женя привела! — объявил Витя. — Тетя Женя, ночевай у нас!

— Не «ночевай», а «ночуй», — поправила мальчика тетя Женя и, посмотрев на Катю и Аню, спросила: — Пришли вашу учительницу навестить? А родители за вас не беспокоятся?

— Нет, — ответили девочки.

— А уроки вам не надо делать?

— Нет, мы уже все сделали.

Петр Николаевич улыбнулся и посмотрел на Людмилу Федоровну:

— А ты, Люся, не устала?

Людмила Федоровна покачала головой, но Катя поняла, что она устала. Она даже с трудом сняла с Вити его пушистую курточку. Весь красный, вспотевший, со взъерошенным светлым хохолком, он остался в легкой голубой рубашечке.

— Мама, это чьи девочки? Твои? — спросил Витя.

Людмила Федоровна ответила ему кивком головы, а Катя совсем смутилась.

«Еще считает нас своими, — подумала она, — а мы-то! Мы-то!..»

— Ну, нам пора, — сказала Катя решительно.

Витин папа помог девочкам снять с вешалки их пальтишки, открыл дверь и сказал:

— Ну, веселей, товарищи! Не унывайте!

Когда Катя и Аня остались наконец одни — на площадке лестницы, — они посмотрели друг на друга и сначала не могли выговорить ни слова, а потом Катя сказала:

— Ужасно! Что теперь делать? Ах, Аня, как это на нас такая глупость нашла?

— Да ты про что? Про Анну Сергеевну или про Людмилу Федоровну? — спросила Аня.

— Про обеих! — твердо сказала Катя. — Неужели ты не понимаешь, Аня, что получилось? Анну Сергеевну мы обидели, Людмилу Федоровну подвели!

— Ну чем же это мы ее подвели? — удивилась Аня.

— А тем! — сердито сказала Катя. — Ты что, ничего-ничего не поняла про честь полка? Ну вот представь себе — будет педсовет. Спросят Анну Сергеевну: «Как ваш класс?» Она скажет: «Прежняя учительница распустила их. Они плохо учатся, грубят, вести себя не умеют». Что, приятно это будет Людмиле Федоровне? Слышала, как на нее из-за нас родной муж кричал?

— Слышала, — шепотом сказала Аня.

— То-то и есть.

Катя присела на край холодного, под мрамор, подоконника и стала постукивать пальцами по запыленному стеклу.

— Вот что, Аня, — вдруг сказала она решительно. — Давай дадим друг другу клятву, что с завтрашнего дня всё начнем по-другому.

— Да что — все?

Катя слегка прищурилась.

— Ну как тебе объяснить?.. — медленно сказала она. — В общем, начнем по-другому жить, избавимся от всех своих недостатков.

— У тебя нет никаких недостатков, — сказала Аня. — Это и моя мама всегда говорит.

— Ну да, «нет»! — усмехнулась Катя. — У нас дома всегда говорят наоборот, что их слишком много. И я даже сама знаю — какие. Так вот, дадим сейчас же, тут, перед дверью Людмилы Федоровны, честное пионерское, что все переделаем. Ведь мы же пионерки!

— Конечно, — серьезно сказала Аня.

Катя вскочила с места и, перегнувшись, посмотрела вниз, потом, закинув голову, поглядела наверх. На лестнице было тихо и пусто.

— Никого! — сказала Катя. — Давай, Аня, скорей поклянемся, пока никого нет. И чтобы клятва была крепче, давай под салютом!

Аня, не отрываясь, смотрела на свою подругу. Она подняла ладонь, готовая повторить за Катей все слова клятвы.

— Даю честное пионерское, — торжественно начала Катя, четко выговаривая каждое слово, — с завтрашнего дня начать всё по-другому…

— Даю честное пионерское, — повторила Аня, — с завтрашнего дня начать все по-другому…