И Катя представила себе, как Анна Сергеевна, обиженная, грустная, входит после уроков в учительскую. Ее спрашивают: «Как вам понравились ваши новые ученицы?» — «Ужасный класс, — отвечает Анна Сергеевна. — Особенно одна девочка — худенькая, со светлыми косами. Снегирева, кажется? Такая дерзкая, невоспитанная». — «Не понимаю, что с ней стало, — говорит Надежда Ивановна. — Прежде она вела себя хорошо».

И вот завтра Катю вызывают в пионерскую комнату, а потом к директору. И начинается, и начинается… Вызовут, конечно, и маму… А что мама тут может сказать? Действительно, ужасно нехорошо получилось. Что же делать? Что делать?

Извиниться? Как? Перед всем классом? Но извиняться было для Кати самым трудным делом. Даже у мамы Катя не могла попросить прощения, когда бывала виновата, а чаще писала на бумажке: «Мамочка, дорогая, пожалуйста, прости, я больше никогда не буду!» — и подсовывала маме записочку под чертежную бумагу на ее столе. А сама пряталась где-нибудь в сторонке и следила издали за выражением маминого лица… А теперь нужно было громко, во всеуслышание, сказать чужому, почти незнакомому человеку: «Простите, я больше никогда не буду!» Ох, как это трудно…

— Бабушка, мама дома? — спросила Катя, тихонько входя в переднюю.

— На фабрику поехала. А ты что это какая-то не своя?

— Ничего, бабушка, это так…

Катя положила сумку в передней на стул, сбросила пальтишко и медленно, как-то нехотя, вошла в комнату.

Дома был один только Миша. Он уже сделал уроки и теперь, весело напевая, что-то рисовал за столом.

— Смотри, — сказал он, — какую картину я рисую!

— Потом, Мишенька, — ответила ему Катя и пошла к бабушке.

Бабушка была на кухне. Она стояла у плиты, и осторожно поворачивала на сковороде румяные, свернутые в трубочку блинчики.

— Сейчас будем обедать, — сказала бабушка. — Что, очень проголодалась?

— Нет, не очень… Даже совсем не хочется есть.

Бабушка внимательно посмотрела на внучку:

— Что с тобой, Катенька? Уж не случилось ли опять чего-нибудь в школе?

Катя вздохнула:

— Да нет. Ничего особенного…

А сама подумала: «Ничего особенного… Очень даже особенное!»

Ей сильно хотелось рассказать обо всем, что произошло. И как-нибудь так рассказать, чтобы бабушка была за нее, пожалела и утешила ее.

Не зная, как и с чего начать, она молча стояла, облокотившись о край кухонного стола, перебирая в мыслях все те слова, которые могли бы растрогать и разжалобить бабушку:

«Понимаешь, бабуся, сама не знаю, как это вышло. Я не хотела…»

Нет, это не годится. Бабушка, конечно, скажет: «Не хотела бы, так не сказала бы. Никто за язык не тянул».

А если так начать: «Бабушка, у нас новая учительница. Ужасно строгая. Я ей прямо сказала…»

Нет, и так не годится. Бабушка скажет: «Ай, моська! Знать, она сильна, что лает на слона!» А потом и начнет, и начнет: «Ты что ж это, Катерина, умней всех быть хочешь? Учительницу учить вздумала! Завтра же повинись!»

Бабушка опять оглянулась на внучку:

— Ты что там шепчешь? Уроки, что ли, повторяешь?

Катя покраснела и отвернулась:

— Да, повторяю. Нам наизусть задано…

Бабушка с сомнением покачала головой:

— Вот я тебе сейчас температуру смерю.

И, подойдя, прикоснулась губами к Катиному лбу. Катя почувствовала вдруг такую нежность к ее маленьким рукам со вздувшимися жилками, к полосатому переднику, к ее старческим губам.

— Нет, ничего, бабусенька, — сказала Катя, — у меня нет жара. А только у нас в классе беда: учительница новая.

И она, уже не выбирая слов, рассказала бабушке и о том, что сегодня пришла к ним новая учительница, и о том, какая она строгая, требовательная, даже придирчивая, и о том, как недовольны все девочки и как было шумно на уроках. Не рассказала Катя только о самом главном — о том, что она сказала Анне Сергеевне: «несправедливо». И потому, что самое главное она утаила, ей нисколько не стало легче от этого рассказа.

Бабушка слушала Катю серьезно, не перебивая, потом отставила сковородку на край плиты и спросила:

— Не пойму я, Катенька, чего вы хотите? Чтобы больная учительница вернулась на работу? Или чтобы сама начальница пришла вас учить?

— Какая начальница? — сказала Катя с досадой. — У нас директор Вера Александровна, а не начальница.

— Ну, пусть — директор. Что же, ей бросить все дела и заниматься с одним вашим классом?

— Да нет! — сказала Катя. — Вовсе мы этого не хотим. У нас директор не ведет уроки.

— Ну вот видишь, — бабушка с удовлетворением кивнула головой. — И не ведет даже. Так скажи на милость: чего ж вы добиваетесь? Чем недовольны? Ну, пришел к вам новый человек — может, лишнюю нагрузку на себя берет, работает без отдыха, а вы — свое: «Подавай нам Людмилу Федоровну, не желаем Анны Петровны!»

— Какой еще Анны Петровны! — сказала Катя. — У нас же Анна Сергеевна!

— Ну пусть — Анна Сергеевна. Так вот, что же получается? Пришла она к вам, хочет вас уму-разуму научить, а вы как ее встретили? Шумом-гамом? Красиво, нечего сказать! Теперь, может, Анна Ивановна и сама учить вас не захочет.

— Да какая там Анна Ивановна! — ужаснулась Катя. — Анна Сергеевна!

— Ну хотя бы и Сергеевна. Пусть хоть Терентьевна, Дементьевна — не в этом дело. Хотите учиться — учитесь, а нет — оставайтесь неучами.

Бабушка сурово взглянула на Катю и опять отошла к плите, а Катя задумалась. Конечно, бабушка правильно сказала: «Чего вы добиваетесь?» И остаться неучем никто в классе не хочет. Даже Клавка Киселева. Но у бабушки всегда все получается как-то уж слишком просто. А в жизни оно не так.

Катя отошла от стола и грустно присела в уголке на табуретке. Ей и самой трудно было теперь понять, как же все это случилось. Ведь не думали же они, в самом деле, прогнать Анну Сергеевну и заставить вернуться больную Людмилу Федоровну! Все вышло как-то само собой… Ах, если бы этого не было! Если бы сегодняшний день еще не наступил, а было бы вчера! Катя бы как-нибудь сдержалась, и все обошлось бы хорошо… Да нет! Недаром бабушка так любит пословицу: «Сболтнется — не воротится».

— Иди-ка переоденься, — сказала бабушка, — скоро обедать будем.

— Сейчас…

В эту минуту в кухню вбежал Миша.

— Нарисовал картину! — крикнул он весело. — Смотрите, только сначала вытрите руки!

Он сунул бабушке альбом. Она мельком взглянула и, хотя все еще, видно, была недовольна Катей, не могла не улыбнуться. Катя тоже посмотрела и, как ей ни было сейчас грустно, невольно засмеялась.

Рисунок изображал дом с трубой. Над домом висело огромное красное солнце, а по направлению к дому, держась за руки, похожие на палки, шли два человечка: один — повыше, другой — пониже.