– Ладно.

– Во-первых, клиент здесь ты. Это значит, что, насколько это возможно, решения принимаешь ты. Не твои родители, не я, не кто-то еще. Это твое дело. Ты тут главный. Все, что будет делаться, должно делаться исключительно с твоего согласия. Понятно?

– Да.

– До некоторой степени твое желание переложить принятие решений на твою маму с папой или на меня абсолютно понятно. Но не должно быть ощущения, что у тебя нет права слова в твоем собственном деле. Закон считает тебя взрослым. К лучшему или к худшему, по закону любого ребенка твоего возраста, обвиненного в убийстве первой степени, в Массачусетсе судят как взрослого. Поэтому я тоже буду стараться относиться к тебе как к взрослому. О’кей?

– Ок, – буркнул Джейкоб.

Ни одного лишнего слога. Если Джонатан ожидал благодарственных излияний, он напал не на того ребенка.

– Во-вторых, имей в виду, ни в коем случае нельзя сдаваться раньше времени. Хочу предупредить тебя сразу: в любом процессе вроде этого наступает момент, когда думаешь, все, труба. Ты смотришь на свое дело, видишь все улики, которые свидетельствуют против тебя, всех этих людей, которые роют землю носом, чтобы тебя обвинить, слышишь все, что тебе пытаются вменить на суде, и впадаешь в панику. Тебе начинает казаться, что все пропало. «Все кончено», – нашептывает тебе внутренний голос. Хочу, чтобы ты понимал: так бывает всегда. Если с тобой еще этого не случилось, то обязательно случится. Когда тебя настигнет это самое ощущение «все кончено», помни: у нас достаточно ресурсов, чтобы выиграть. Никаких причин для паники нет. Не важно ни сколько у обвинения человек, ни насколько убедительной кажется позиция обвинения, ни насколько уверенным выглядит Лоджудис. Мы не сдадимся. Да, мы должны сохранять самообладание. И если нам это удастся, у нас есть все, что нужно для того, чтобы выиграть. Ну как, ты веришь в это?

– Даже не знаю. Наверное, не очень.

– Так вот, я говорю тебе, что это правда.

Джейкоб принялся рассматривать собственные коленки.

По лицу Джонатана на мгновение промелькнула тень разочарования.

Вот тебе и мотивационная речь.

Сдавшись, он нацепил на нос свои узехонькие очочки и принялся просматривать лежащую перед ним кипу бумаг, которые большей частью представляли собой ксерокопии полицейских рапортов и краткого изложения дела, составленного Лоджудисом, где были перечислены основные улики. Без пиджака, в одной черной водолазке, той самой, в которой Джонатан был на суде, его плечи казались совсем тощими и костлявыми.

– По версии следствия, – сказал он, – Бен Рифкин терроризировал тебя и поэтому ты раздобыл нож и, когда представился шанс или, возможно, убитый в очередной раз решил над тобой поиздеваться, отомстил. Непосредственных свидетелей, по всей видимости, нет. Одна женщина, которая гуляла в парке Колд-Спринг в то утро, утверждает, что видела тебя неподалеку от него. Еще одна прогуливавшаяся по парку женщина слышала, как убитый кричал: «Не надо, мне больно!» – но своими глазами ничего не видела. И еще один соученик – это формулировка Лоджудиса, «соученик», – утверждает, что у тебя был нож. В рапорте, который у меня здесь, имя этого соученика не указано. Джейкоб, у тебя есть какие-нибудь соображения относительно того, кто это может быть?

– Это Дерек. Дерек Ю.

– Почему ты так считаешь?

– Он написал то же самое на «Фейсбуке». Дерек уже давно это говорит.

Джонатан кивнул, но напрашивающийся вопрос – правда ли это? – задавать не стал.

– Что ж, – подытожил он, – вся версия обвинения выстроена исключительно на косвенных доказательствах. В деле имеется отпечаток пальца, о котором я хотел бы поговорить. Но отпечатки – улика весьма условная. Невозможно определить точно, когда и при каких обстоятельствах отпечаток оказался там, где оказался. Нередко у этого имеется совершенно невинное объяснение.

Он бросил эту фразу как бы между делом, не отрываясь от бумаг.

Я поежился.

– Есть еще кое-что, – произнесла Лори. В атмосфере комнаты проскочила искра любопытства. Лори нерешительно обвела взглядом стол. – А что, если на суде всплывет, что Джейкоб унаследовал нечто неприятное, нечто вроде болезни? – хриплым, мгновенно севшим голосом спросила она.

– Я не понимаю. Что он унаследовал?

– Склонность к насилию.

– Что?! – изумленно воскликнул Джейкоб.

– Не знаю, рассказал вам мой муж или нет: в нашей семье имеется история насилия. Как выяснилось.

Я отметил, что она сказала «в нашей семье», во множественном числе, и ухватился за это «мы», как утопающий за соломинку, чтобы не ухнуть в разверзающуюся бездну.

Джонатан откинулся на спинку стула и, сняв очки, оставил их болтаться на шнурке. Потом устремил на Лори озадаченный взгляд.

– Не мы с Энди, – пояснила Лори. – Дед Джейкоба, его прадед, его прапрадед. И так далее.

– Мама, что ты такое говоришь? – пытался понять Джейкоб.

– Я просто задаюсь вопросом, не скажут ли, что Джейкоб… что у Джейкоба есть… предрасположенность? Генетическая предрасположенность?

– Предрасположенность какого рода?

– К насилию.

– Генетическая предрасположенность к насилию? Нет. Разумеется, нет. – Джонатан покачал головой, но потом любопытство все же одержало верх. – О чьих деде и прадеде мы говорим?

– О моих. – Я почувствовал, что краснею, щекам стало жарко, уши запылали. Мне стало стыдно, потом стало стыдно за то, что мне стыдно, за мое неумение владеть собой. Потом стало стыдно еще и за то, что Джонатан наблюдает за тем, как мой сын узнает обо всем этом, в режиме реального времени, что это выставляет меня в его глазах лжецом и плохим отцом. И лишь в самую последнюю очередь мне было стыдно перед сыном.

Джонатан подчеркнуто отвел от меня взгляд, чтобы я мог прийти в себя.

– Нет, Лори, доказательства подобного рода никоим образом не могут быть приняты к рассмотрению на суде. В любом случае, насколько мне известно, такой вещи, как генетическая предрасположенность к насилию, не существует. Если семейная история Энди и в самом деле омрачена насилием, то его же собственная жизнь и его миролюбивый характер являются доказательством того, что никакой генетической предрасположенности нет.

Он посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я уловил в его голосе уверенность.

– Меня беспокоит не Энди. Меня беспокоит обвинитель, Лоджудис. А вдруг он об этом узнает? Я посмотрела сегодня утром в Интернете. Были дела, в которых использовались подобного рода доказательства по ДНК. Якобы плохая наследственность делает обвиняемого агрессивным. Они называли это «геном убийцы».

– Вздор. «Ген убийцы»! Уж наверняка все эти дела рассматривались не в Массачусетсе.

– Нет, не в Массачусетсе.

– Джонатан, моя жена расстроена, – вмешался я. – Мы только вчера ночью об этом поговорили. Это моя вина. Мне не следовало вываливать все это на нее в такой момент.