Но больше всего в этом туре я ценила не его глянец или тот факт, что он спас меня от подвальных пауков, – мне просто нравилось, что этот опыт отличался от всего, что я привыкла отождествлять со скрипкой и выступлениями.

Во время моего первого концерта с группой, когда Крис представлял меня зрителям, он усмехнулся в микрофон и сказал: «Я встретил эту девушку только что, двадцать минут назад. У нее было два дня на то, чтобы выучить программу». Часть меня ожидала, что зрители повыскакивают со своих мест и забросают меня помидорами. Там, откуда я, признать свою неподготовленность было табу. «Никогда не позорьте своих зрителей», – говорил один из моих преподавателей. Все должно быть отточено, подготовлено, блестяще исполнено, – а если это не так, вы должны притворяться, что все отлично, чтобы никто не почувствовал себя дураком, аплодируя вам. Но в этом зале никто не был огорчен. Никто не требовал вернуть деньги, аргументируя это тем, что они заплатили, чтобы услышать что-то профессиональное и отрепетированное, а не музыкальный эксперимент под высоким давлением. Все были в восторге. Они приняли эту историю – и даже стали ее частью, – болели за мой успех в течение всего концерта. Когда я не рассыпалась клубком нервов и не забыла все, что судорожно пыталась впихнуть в свой мозг последние два дня, они взорвались как бостонцы после чемпионата мира в 2004 году. Неопределенность – и человечность – в этой ситуации оказались золотом.

Я чувствовала себя Алисой, которая через Зазеркалье попала в мир невероятно больших персонажей, озадачивающей топографии и нелепых заявлений.

Казалось, участники группы общаются между собой с помощью шифра – или сообщений, которые заканчивались словами «отправь деньги» (например: «На Ибице отлично. Много девчонок и странной белой пудры. Отправь деньги»). Каждый вечер, когда Джереми, менеджер нашего тура, забирал меня из гримерки, он напевал: «Удачи. Мы на тебя рассчитываем», или вручал мне контейнер с едой навынос, подписанный теми же словами.

Я все время была дезориентирована. На концертах я видела одни и те же лица – преданных поклонников Криса, которые следовали за ним по всей стране. Меня бросало от одного незнакомого аэропорта к другому, а потом я вдруг оказывалась в Hudson News, где была уже трижды на этой неделе. В декабре мы отыграли двадцать два практически идентичных концерта за одиннадцать дней (большая часть команды отыграла сорок четыре концерта за двадцать два дня, но на вторую половину концертов меня подменили). Каждую ночь мы проводили в дороге, вне зависимости от того, где мы находились и что случилось в тот день, и участники группы все время – случайно – сталкивались друг с другом в баре отеля.

Эта новизна опьяняла. Было так приятно сбежать и делать что-то, не обремененное личными проблемами, что-то просто увлекательное. Мне очень нравилось, как сценическое освещение вместо обычной подсветки выступающих стерильным белым светом сочеталось с музыкой. Мне нравилось, как зрители, вместо того чтобы смирно сидеть на своих местах, хлопали, веселились и пели, как им хотелось.

Я не скучала по своей старой программе – более того, за несколько месяцев я не послушала ни одно классическое произведение. Я окончательно поняла, почему Крис, будучи выходцем из классического мира, решил перейти в другой жанр. И я серьезно подумывала о том, чтобы пойти по его стопам: переехать в Лос-Анджелес, попросить Бобби стать моим менеджером и переосмыслить себя. Я могла бы выступать на открытии Celebrity Fight Night и попробовать себя в актерском мастерстве, как скрипачи, выступавшие в этом туре до меня. У меня не было такого плана, но если моя жизнь двигалась в этом направлении, то почему бы и нет? Я могла бы обменять свою Вильом на Fender. И покрасить волосы в фиолетовый.

Может быть, я бы так и сделала, но что-то заставило меня передумать.

Волшебная флейта

Впервые я встретила Штефана на двойном свидании в корейском ресторане, когда навещала сестру в Берлине между концертами. На тот момент он был самым беспроигрышным из завидных женихов, с которыми Марина пыталась меня свести в рамках своей кампании по убеждению меня переехать в Германию. Наверное, таким бы я его и запомнила, если бы какой-то мудак за соседним столиком не украл мою сумку посреди ужина. Но мудак за соседним столиком украл мою сумку, что привело к групповой экскурсии в полицейский участок, во время которой мне удалось узнать Штефана поближе.

В нем было что-то, благодаря чему я чувствовала себя собой, если можно так сказать. Притворство было ему абсолютно чуждо, он был очаровательным без тени неискренности, поэтому маскироваться рядом с ним было невозможно. Вскоре я узнала, что он учится на юриста, является преданным фанатом Red Sox и Patriot и что он самый прекрасный и удивительно смешной человек, которого я когда-либо встречала. А еще я выяснила, что причиной его неразговорчивости в ресторане были заказанные им токпоки, которые весь вечер плавили его нежные немецкие внутренности. (Немцы известны своей непереносимостью острой еды и отталкивают ее с тем же ужасом, что вампиры испытывают перед распятием, святой водой и пронзанием своих не-совсем-бессмертных возлюбленных[120].) Я позаботилась о том, чтобы Марина до моего отъезда устроила мне еще одну встречу со Штефаном, и наше настоящее первое свидание случилось несколько недель спустя.

Штефан обо всем договорился, сохраняя в секрете весь процесс, – сейчас такую секретность он выдерживает в предложениях по враждебному поглощению. О нашем плане на вечер он рассказал только после того, как я приехала. Штефан повел меня на «Волшебную флейту» (для ясности: я имею в виду, что мы пошли в Берлинскую государственную оперу на последнюю оперу Моцарта Die Zauberflöte – с той самой арией Царицы Ночи, из-за которой я порвала голосовые связки, когда мне было два года. Я не говорю о какой-либо образной «волшебной флейте», которую я, возможно, тоже увидела той ночью, после оперы[121]).

Сначала я не была уверена, как относиться к такому плану. Я была рада? Или это нежелательное вторжение в мой отпуск, неприятное напоминание о том, от чего я пыталась скрыться? Я несколько месяцев не слушала классическую музыку – они ощущались как несколько лет, потому что я провела всю свою жизнь, слушая классику практически каждый час. И это было то самое произведение, которое мои родители превратили (нечестным путем) в гимн моей карьеры. Более того, в последний раз по своей воле я была на концерте еще в старшей школе,