– И почему всё это случилось именно со мной? У меня что, без этого в жизни мало проблем?

Я сочувствую, но молчу. Не думаю, что министр сам выбрал кенгуру в качестве своего последнего пристанища. Это переживания Бренды привели его сюда. Хотя логичнее было бы, чтобы он вселился в моего Бориса Вигора из латекса. Ведь накануне смерти министр пообещал вызволить из тюрьмы моего отца. Да и возродиться в игрушке, изображающей тебя самого, должно быть, намного проще. Но с другой стороны, ведь его попросили позвонить Бренде, если он что-то узнает о моем отце. Во мне вдруг вспыхивает надежда.

– Погоди радоваться, Томас, – говорит из-под свитера профессор. – Если Борис умер ночью, а его дух свободно перемещается, это значит, что с него до сих пор не сняли чип. И это здесь самое странное.

– Почему?

– В его чипе накоплено 75 000 йотт: он отмечал свой рекорд месяц назад. Правительство не может пренебречь такой колоссальной энергией.

– Может, они собираются снять чип в торжественной обстановке?

– У меня нет такой информации, – говорит Пиктон. – Я знаю лишь одно: сознание Бориса захвачено молекулами этого кенгуру. И чип, оставленный в мозге мертвеца, каждый час теряет тысячу йотт.

– У тебя телеконференция с твоим медведем? – осведомляется Бренда, наливая себе стакан виски. – У вас это получается уже на расстоянии?

Я не решаюсь признаться, что профессор прилеплен к моему животу на месте жировых складок. Такого количества чудес за один день ей не пережить. Она делает глоток, закрывает на секунду глаза, потом продолжает:

– Послушай, дружочек, я говорила, что я рационалистка, но добавлю: при этом не идиотка. Я видела, что твой медведь и мой кенгуру шевелятся. И даже слышала голос Брендона. Этому есть только одно объяснение: скрытые возможности мозга. Телекинез, способность силой мысли двигать предметы на расстоянии. Такие эксперименты уже проводятся лабораторно. Всё дело в электромагнитных импульсах мозга, которые способны воздействовать на материю. Опыты это подтверждают, но наука официально не признает, потому что получается не всегда…

Я не мешаю Бренде разглагольствовать: ей легче, когда она находится в кругу знакомых понятий.

– Следовательно, мы сами невольно создаем этот феномен. А потом наше подсознание убеждает нас, что мы слышим, как разговаривают призраки. В действительности мы сами программируем предмет, заставляя себя поверить, будто в нем возродился мертвый. Так мы удовлетворяем свои нереализованные желания и избавляемся от страхов. Ты следишь за моей мыслью?

Я не слушаю ее. До меня вдруг доходит: ведь и Пиктон, как Борис Вигор, теряет 1000 йотт в час с тех пор, как чип разряжается в его трупе, и последствия этого могут быть очень тревожными.

– Не беспокойся, – утешает профессор, уловив мою мысль. – Теряется энергия, повторно используемая в механизмах, а не интеллект и память. Я – живое тому доказательство, если можно так выразиться спустя сорок часов после смерти. Но ты прав: надо реанимировать, не теряя времени, дух этого кретина Вигора. И выявить его послание, если оно у него есть.

Бренда аккуратно садится на пуф как можно дальше от своего кенгуру. Бренда, Брендон… Должно быть, в детстве она чувствовала себя очень одиноко, если придумала себе такого Волшебного принца. Вот я никак не называл своего медведя. Он был просто частью обстановки.

Бренда, к которой благодаря виски вернулось самообладание, размышляет вслух:

– А что, если провернуть кенгуру в машине в режиме деликатной стирки при 30 градусах?

Не дожидаясь ответа Пиктона, я протестую:

– Ни в коем случае! Борис нам нужен. Посади его перед картиной рядом с дочерью. Около нее он очухается быстрее.

Она выпрямляется, явно раздраженная.

– Томас, ты слышал, что я только что говорила? В этом кенгуру нет никакого Бориса Вигора! Это проявления нашего подсознания!

– Ясное дело: ты думала о Борисе, ты нарисовала его дочь, и он появился здесь, потому что его вызвал твой мозг. Я с тобой совершенно согласен.

Она обнимает себя за плечи, словно ее знобит. Ей не нравится, что я перевернул по-своему ее рациональное объяснение. А может, именно этого она и ждала.

– У тебя есть сегодня дела, Бренда?

– Несколько бесполезных кастингов, а что?

– Послушай, у меня идея. Раз у нас с тобой одна и та же проблема с мозгами, значит, и решать ее надо вместе. Ты мне доверяешь?

Мимолетная гримаса ясно означает: «Разве у меня есть выбор?»

– Сейчас мне надо бежать к диетологу, но я очень быстро с ним разберусь и скоро вернусь. Я тебе позвоню.

Я подхожу к ней. Она неловко сидит на краешке пуфа – усталая и такая трогательная. Ее руки зажаты между коленями, лицо не накрашено, глаза покраснели от бессонницы. Я кладу ей руки на плечи и говорю:

– Держись, Бренда. Я здесь. В смысле, я-то существую.

– Окей. Но позволь заметить, что, если бы ты существовал где-нибудь подальше, моя жизнь была бы намного спокойнее.

Я воспринимаю это как комплимент и со всех ног бегу домой.

Я застаю мать за макияжем. Нанося тени на веки, она радостно объявляет, что отцу помогли. По ее просьбе в дело вмешалось Министерство игры в лице господина Бюрля. «Пришлось задействовать свои связи», – поясняет она, отводя взгляд от моего отражения в зеркале. Господин Бюрль подтвердил, что наблюдение заканчивается и что он добился перевода ее мужа в вытрезвительную одиночную камеру в Министерстве благосостояния. Теперь его ждет бесплатный обязательный курс дезинтоксикации для невиновных, арестованных в состоянии опьянения.

Я чувствую толчок в живот. Медведь явно этому не верит, да и я тоже. Необходимо действовать, но сначала решим одну проблему.

– Из-за него я чуть не умерла от страха, – говорит мать, подкрашивая карандашом брови. – Больше я этого не допущу! Я расставлю все точки над «i», когда он вернется.

– А когда он вернется?

– Курс детоксикации длится 24 часа: пусть этим пользуется! Я раз и навсегда положу конец его саморазрушительным нарциссическим извращениям! Но есть и хорошая новость: мой воскресный везунчик вышел из комы. А где костюм?

Я не сразу понимаю, о чем речь.

– Из химчистки! – нервничает она. – Мой бежевый костюм!

Я сочиняю на ходу:

– Там была очередь.

– Но мне больше нечего надеть! Я же не могу появиться перед доктором Макрози с пятном на костюме!

– Но ведь это я его пациент?

Она ошеломленно смотрит на меня. В первый раз в жизни я ставлю ее на место. Пусть привыкает: это побочный эффект моих новых способностей.

– Мам, давай скорей! Иначе я опоздаю.

Я протягиваю ей ключи от машины. Она молча берет их, заканчивает макияж, натягивает пиджак и, совершенно сбитая с толку, идет за мной следом.