— Он по-прежнему бьет мать?

— Конечно.

— И ты ничего не можешь с этим поделать?

— А ты? Например, молиться побольше?..

Яннис, как и в детстве, изо всех сил пытался уязвить своего благочестивого брата.

— Я живу над ними, так что иногда слышу, что там происходит. Но когда я спускаюсь, все уже заканчивается. Я вижу, как они чинно сидят перед телевизором, словно ничего и не произошло. Мать шмыгает носом. Делает вид, что от простуды.

Прошла минута. Яннис решил, что Димитрис молится, но все равно через некоторое время нарушил молчание:

— Гамото!

Звук грубого ругательства эхом разнесся по этому священному месту, но Димитрис никак не прореагировал.

— Мать напекла для тебя сладких баранок… я оставил их в машине.

— Очень мило с ее стороны. Но сейчас пост. Так что не беспокойся. Ты можешь съесть их по пути домой.

Димитрис хорошо знал, что его семья не в ладах с церковным календарем.

Яннис не мог спросить у брата, чем он занят, потому что и без всяких вопросов знал: читает Библию, молится, размышляет. Даже теперь Яннис сомневался в том, что между ними есть какая-то разница. Возможно, его интересовало бы одно: выслушать чью-то исповедь. Ему всегда было любопытно, что́ люди выкладывали его брату и какими словами отвечал им тот, кто ничего не знает о грехе.

— Как твой бизнес? — спросил Димитрис.

— Несмотря ни на что, дела идут хорошо, — ответил Яннис. — Люди готовы последний цент тратить на эспрессо. Даже если Греция начнет рушиться вокруг них, они будут попивать свой кофе.

Яннису принадлежали пять заведений кофейной франшизы. Во время недавнего кризиса он предлагал самую низкую цену в Афинах, и каждое утро перед всеми его кофейнями выстраивались очереди. Предприятие процветало.

— Скажем так, — продолжал Яннис, — я предлагаю обществу услугу… почти как ты.

Димитрис был человеком немногословным. Сарказм брата не задевал его.

— Ты знаешь, что́ я имею в виду — исповедь. Кофе — и исповедь? Тебе не кажется, что у них есть что-то общее? И то и другое — быстрый способ улучшить человеку настроение, разве не так?

Димитрис сложил на коленях руки, посмотрел на них. Лучше не заглатывать наживку брата и не вступать в спор о различии между содержащим кофеин напитком и Божественным таинством. Монах молча молил Господа, чтобы тот дал ему силы сохранять спокойствие, и вонзал ногти одной руки в ладонь другой. Упоминание об исповеди разбудило в нем невыносимую боль.

Та женщина. Он никогда о ней не забывал.

Несколько месяцев назад в монастырь приезжала супружеская пара. Стоял август. В это время года в Метеоре всегда много народу. В основном обычные туристы, главный интерес которых — пощелкать фотоаппаратом. Но есть и те, кого приводят сюда духовные искания.

Как-то днем на автобусе прибыла многочисленная группа. Большинству из них перевалило за семьдесят, и подъем в монастырь был для них нелегкой задачей.

Среди приехавших оказалась и молодая пара. Димитрис понял, что в группе они держатся особняком.

Муж побрел в музей, а жена осталась в часовне, где Димитрис теперь сидел с братом. День стоял жаркий, и желание отдохнуть в прохладе никого бы не удивило.

У женщины были длинные вьющиеся светлые волосы, и Димитрис сразу же обратил на них внимание. Все дамы, приехавшие в автобусе, носили строгие короткие стрижки и явно делали укладку в парикмахерской перед поездкой.

Никто из стариков не подошел к священнику, чтобы поговорить с ним, но он заметил, что молодая женщина пытается перехватить его взгляд.

— Извините, — тихо сказала она. — Не могла бы я исповедоваться? Мне нужно сделать это как можно скорее.

Зеленые глаза умоляюще смотрели на него. Она казалась маленькой и уязвимой, но в ней чувствовалась какая-то необузданность, которую подчеркивала львиная грива непослушных волос.

Странно, что кто-то мог так спешить с исповедью, но затем Димитрис сообразил: женщина хочет исповедоваться, пока ее муж осматривает музей.

— Идемте со мной, — сказал он.

Они прошли еще глубже в часовню, и Димитрис повел женщину в алтарную часть, где снял с крючка и накинул на шею епитрахиль, которая преобразила его в человека, наделенного властью отпускать грехи. В конце исповеди он возложит край епитрахили женщине на голову и произнесет разрешительную молитву.

Они сели друг против друга, и она начала говорить. Голос ее звучал так тихо, что ему пришлось наклониться к ней, чтобы слышать.

— Мне так стыдно, — сказала женщина. — Мои грехи тяжелы.

— Господь простит вас, — произнес Димитрис. — Господь смоет с вас ваши грехи.

— Не думаю, что Он сможет простить, — прошептала она. — Потому что я не могу избавиться от желания. — Ее голос дрогнул от волнения.

— Он прощает все слабости, очищает вас от любого согрешения.

— Но каждую минуту, каждый час меня переполняет желание, и мною движет столь непреодолимая потребность, что я не могу противиться…

Голос женщины звучал хрипловато, сексуально, всколыхнул что-то в его памяти. Димитрис слушал, истекая по́том. Он пытался сосредоточиться на ее словах, но их смысл порою ускользал. В маленьком душном пространстве, казалось, становилось все жарче и жарче, наконец Димитрис начал хватать ртом воздух, голова у него закружилась. Он с трудом продолжал сидеть, вцепившись в край стола, чтобы не упасть. Его вдруг осенила жуткая мысль: он понял, что это его, Димитриса, грех никогда не будет прощен.

…Когда сознание вернулось к нему, он лежал на холодном каменном полу. Женщина исчезла. Она выбежала, как только Димитрис рухнул в обморок, и сообщила о случившемся послушнику, который теперь прикладывал влажную тряпочку ко лбу священника.

Он лежал без движения, мучимый воспоминанием о своем детском грехе — не проходило и дня, чтобы он не пытался заглушить его, но в этот момент прошлое опять нахлынуло на него.

Это случилось за год или около того, перед тем как он покинул дом и отправился в семинарию. Яннис позвал брата в комнату бабушки. Йайа вместе с матерью уехала на похороны. В ее комнате был параллельный телефон. Не в первый раз Яннис звонил по горячей линии некой Наталии. Он и прежде говорил с ней, но на сей раз заставил Димитриса выслушать, что́ она готова сделать со страждущим подростком. Желание, овладевшее им, было чувством незнакомым и всеподавляющим, а когда Яннис сунул ему под нос порнографический журнал, перед его мысленным взором возник образ обнаженной Наталии — крашеной блондинки с жемчужной кожей, необъятными грудями, волнистыми волосами.

Ее монолог был прерван хлопком входной двери. Димитрис уронил трубку, но отец уже вошел в комнату.

У окна стоял ухмыляющийся Яннис. Димитрис с багровым лицом тем временем спешно застегивал ширинку. Его отец, пришедший прямо из бара, выудил из сына достаточно информации, оправдывающей жестокую порку по голой заднице.