— Турки значительно превосходили нас числом, безнадежно превосходили, — с гордостью говорил он. — Но Господь был на нашей стороне, и именно это имело значение.

Хотя пожилой грек пришел на парад с семьей, я видел, что он рад аудитории в моем лице. Жена и дочь знали его истории назубок. А я слушал внимательно, кивал. Старикам вроде него редко требуется что-то большее, чем капелька внимания. Он оживлял события прошлого так, словно на поле боя еще не высохла кровь турок и греков.

— По прошествии четырех веков турки возомнили, что им удалось нас сломить? Напрасно, ведь в наших сердцах не угасал огонь. Мы никогда не забывали нашего языка, наших традиций, нашей религии! И в тот день на сражение нас повел епископ.

Он высоко поднял маленький флажок над головой. Люди вокруг поворачивались, чтобы услышать его речь. Молодая женщина поблизости, крепко прижимая к себе младенца, слушала и одобрительно кивала.

— Он выбрал этот день, Евангелисмос, чтобы мы подняли наш греческий флаг и провозгласили нашу свободу. То было началом. Девять лет мы сражались. И наконец стали свободны.

Старик чуть не подпрыгивал от возбуждения, словно сам участвовал в сражениях девятнадцатого века.

— Смотри! Идут, — сказала, легонько прикоснувшись к руке отца, его дочь, женщина средних лет. Потом она повернулась ко мне и проговорила вполголоса: — Я расскажу вам одну историю — попозже, когда парад закончится, — если, конечно, у вас найдется время. Мы приглашаем вас на обед. На Евангелисмос у нас особый стол.

— А еще сегодня именины у нашего паппуса, — сказала ее дочка. — Поэтому в честь дедушки у нас будет огромный торт!

Она сообщила мне, что имя ее деда Вангелис.

— Это очень мило, — ответил я. — Но я же совершенно посторонний человек.

Женщина пожала плечами, словно говоря: «И какое это имеет значение?»

— Мы живем вон там, — сказала она, показывая на уродливое серое блочное здание позади нас. — А меня, кстати, зовут Пенелопа.

Мимо шествовала группа женщин в коротких, украшенных вышивкой красных бархатных жакетах, в замысловато повязанных на голове шарфах, с тяжелыми ожерельями из золотых монет. Цвета и разнообразие местных костюмов поражали. Одни парни щеголяли в каких-то фантастических штанах и высоких сапогах, другие — в белых рубашках и туфлях с огромными помпонами. Парад превратился в театр.

Два часа спустя мы с Пенелопой, ее отцом, мужем и двумя детьми уселись за стол в гостиной. Из окна открывался вид на море. Передо мной поставили громадное блюдо с бакалариос скордалиа — соленой треской в чесночном пюре. Я проголодался и с удовольствием принялся за еду, а Пенелопа, изредка прерываемая отцом, рассказала мне историю о войне и любви.

— Она выдумывает на ходу, — сказал старик, заговорщицки наклонившись ко мне, но я вовсе не был в этом уверен…

[38]

© Oleg Znamenskiy/Shutterstock

Дождь лил такой, что парад в тот год едва не отменили. Улицы блестели от воды, а навес над мэром и его свитой был исхлестан ливнем и с каждой каплей проседал все больше, грозя рухнуть. Музыканты оркестра продолжали играть, но их пальцы в белых перчатках занемели от холода. Комфортнее всего было барабанщику, яростно колотившему по своему инструменту много часов подряд, — этим он спасался от холода. Дорога, по которой маршировал оркестр, повторяла линию берега, и с залива задувал студеный ветер. Гора Олимп исчезла в серых тучах.

На парад пришли люди всех поколений: малыши, обутые в ботиночки на мягкой подошве и с помпончиками; карапузы постарше, в пышных фустанеллах[39]; студенты университета; офисный планктон, радующийся выходному дню; матери и отцы, бабушки и дедушки. Все хотели увидеть праздничное шествие.

Среди толпы, наблюдающей за парадом с тротуара, была старуха, помнившая тот давний день, когда она несла национальный флаг. Такой чести мог удостоиться тот, кто в классе учился лучше всех. И хотя миг славы Евангелии миновал много десятилетий назад, она каждый год заново переживала его. И теперь ее сердце билось от гордости и предвкушения: сегодня флаг несла ее внучка, названная в честь бабушки.

Подошел человек, продававший маленькие пластиковые флажки всего за семьдесят центов. По выговору Евангелия поняла, что это албанец. Его дырявые туфли напитались водой, и промокли не только носки, но и брюки до колен. Скользкими от влаги пальцами он с трудом отсчитал сдачу Евангелии.

Она посмотрела на флажок с его безыскусными голубыми и белыми полосами, исполненными смысла: девять горизонтальных полос символизировали девятисложный боевой клич греков, освобождавших свою страну от турок.

«Е-леф-те-ри-а и Та-на-тос! Свобода или смерть!»

Как и многие, она верила, что в борьбе против турок Господь был на их стороне. С Его помощью они избавились от османского ига. И флаг воплощал собой тот лозунг.

Колонна за колонной мальчики и девочки проходили мимо толпы, неумело пытаясь идти в ногу. «Ена, тио, ена, тио, ена сто аристеро. Раз-два, раз-два, раз — левой».

Старушка размахивала флажком, стараясь делать это в одном ритме с марширующими.

Несмотря на достижения в учебе, которые определяли более почетное место в строю, многие отличницы глядели безрадостно. Думается, они предпочли бы оказаться где-нибудь в другом месте. В потускневших туфельках, коротких черных юбочках и белых рубашках, они промокли до нитки и окоченели от холода. Все до единой. Единственное, что их сейчас волновало, — это волосы, которые были столь тщательно причесаны, уложены… И что же — струившиеся водопадом пряди под дождем превращались в крысиные хвостики. Неудивительно, что у большинства девочек был мрачный вид.