Безусловно, я виноват в том, что простая неприятность превратилась в откровенную мерзость. Но теперь, надеюсь, вы понимаете, что вина не только на мне. Я поступил глупо, но из лучших побуждений. Хочется верить, что это немного меня оправдывает.

К сожалению, в ближайшее время я не смогу к вам зайти и рассказать, что я думаю о концовке «Завтрака»: после вышеописанного выступления перед завучем я сижу под домашним арестом. Вы, думаю, уже поняли, за какое именно слово меня наказали, так что не буду зря марать бумагу.

Я к вам зайду, как только мама решит, что я усвоил урок и можно выпускать меня на свободу. Надеюсь, когда-нибудь это все же случиться.

Еще раз огромное спасибо.

Искренне ваш,

Алекс Вудс.

И почему я не сообразил написать мистеру Питерсону раньше? В письме можно все изложить спокойно и не торопясь, можно все как следует обдумать. Это гораздо легче, чем общаться в режиме реального времени.

Жалко, нельзя все общение свести к письмам — жизнь стала бы куда легче.

Как вы понимаете, из-под домашнего ареста меня все-таки выпустили, и в ближайшую же субботу я без всякого приглашения отправился к мистеру Питерсону. Мы столкнулись возле его дома — он собирался на «короткую прогулку» с Куртом, что в его устах означало короткую в смысле расстояния, но не времени. Курт был совсем старый, а у мистера Питерсона болела нога, так что они никогда не уходили далеко, гуляли всегда подолгу. Стояло лето, денек выдался солнечный, а я все равно привык гулять по часу пять раз в неделю, так что охотно к ним присоединился. Насколько долгой окажется короткая прогулка, меня не волновало.

После отправки ответа мистеру Питерсону прошло уже несколько недель, которые я потратил на то, чтобы подготовить покаянную речь. Я извел несколько черновиков, вновь и вновь черкал ее и переписывал, потом заучил наизусть и прорепетировал.

Но мистер Питерсон не дослушал даже первое (особенно тщательно отделанное) предложение. По неизвестной причине он решил, что виноват больше моего, чем привел меня в смущение. Я не меньше трех раз напомнил ему, что редкое первое издание «Завтрака для чемпионов» с дарственной надписью покойной миссис Питерсон погибло из-за моей беспечности и в результате моих действий.

— Знаешь, что сказала бы на это миссис Питерсон? — перебил он.

Я задумался.

— Наверное, сказала бы, что зря вы дали мне книгу и что случилось то, чего и следовало ожидать.

Если честно, я сделал это предположение потому, что именно так рассудила бы мама, а других идей у меня не было.

Мистер Питерсон хмыкнул — это хмыканье часто заменяло у него улыбку.

— Ничего подобного. Она сказала бы, что книга по сути — собрание мыслей, а по форме — просто макулатура. Что относиться к макулатуре как к святыне — нелепо. Понимаешь?

Я снова задумался, на этот раз надолго.

— То есть вы имеете в виду, — наконец произнес я, — что значение имеет не сама книга, а те идеи, которые в ней заложены. Но все-таки это была не просто книга. Это был подарок, который ничем нельзя за…

— Да нет же! Я не говорю, что книга не имеет значения. Я говорю, что есть более важные вещи. Вещи, которые к самой книге не имеют отношения. Они теперь здесь, — он постучал себя по лбу, — и никуда отсюда не денутся. Понимаешь?

— Кажется, да.

— Вот и славно. Тогда прекрати извиняться.

— Ладно.

— И вообще, насколько я понимаю, ты и правда ни в чем не виноват. А вот одноклассники твои — те еще засранцы.

— Это да, — согласился я. — Кое-кто из них имел бы неплохие шансы в соответствующем конкурсе.

Дальше я попытался изложить мистеру Питерсону сложный свод школьных правил спортивного поведения, в соответствии с которым все должны думать и поступать одинаково, а кто с этим не согласен, к тому относятся как к прокаженному. Мама утверждала, что это ненадолго: люди, дескать, с годами становятся терпимее, а то, что раньше представлялось «проблемой», начинает казаться чепухой. Мистер Питерсон ответил, что это правда, но не вся правда.

— Твоя мамаша сама не то чтобы «как все».

— Есть такое.

— Только ей быть не такой, как все, просто, а большинству людей — нет. Быть заодно с большинством — это легкий путь. Но человек принципиальный делает не то, что легко, а то, что правильно. А для этого надо быть личностью. И ни у кого не идти на поводу. Не все на это способны.

Быть личностью. Я сразу ухватился за это слово, потому что почувствовал, что его-то мне и не хватало. Несколько последних недель я много над этим думал, но не мог выразить свою мысль.

— А знаете, мистер Питерсон… Мне кажется, я повел себя как личность, когда обругал Боя… Ну, вы понимаете, как я его обругал?..

— Понимаю, не переживай.

— Вот. А я до сих пор не мог никому этого объяснить, потому что все как сговорились: типа слово такое ужасное, что его нельзя употреблять ни при каких обстоятельствах… Но слово-то было точное. Когда я его сказал, у меня не было чувства, что я сделал что-то нехорошее. Наоборот, я чувствовал, что поступил правильно, ну, в смысле принципиально. Я хочу сказать, я тогда почувствовал себя личностью. Вам кажется, я ерунду говорю?

— Нет, не кажется. Личность человека проявляется по-разному. Иногда бывает, что ты нарушаешь правила, но не изменяешь себе. Только не жди, что остальные это поймут.

— Да я и не жду, — отозвался я. — Хотя в нормальных обстоятельствах я не люблю нарушать правила. И материться не люблю. К тому же я отличник. Наверное, поэтому меня в классе и не любят. Если тебе нравится учиться, на тебя смотрят с подозрением. Если много читаешь или увлекаешься математикой, значит, с тобой что-то не так. Интересоваться всем этим как бы не положено. Наверное, вам про это дико слышать, да? В ваши годы школа была другой.

Мистер Питерсон фыркнул.

— Парень, я американец! В Америке умников терпеть не могут, и началось это не вчера. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, в начале пятидесятых, «слишком много думать» считалось непатриотичным. И ни шиша с тех пор не изменилось. Ты посмотри, каких кретинов мы выбираем в президенты! Буша видел? А засранец Рэй Ган? Этот вообще…

Я, конечно, знал, кто такой Буш. Его часто показывали по телевизору в связи с войной в Ираке. В лице у него было что-то обезьянье, и я знал, что он поддерживает особо тесные отношения с нашим премьер-министром Тони Блэром. Буша, насколько я мог судить, никто особо не любил. Он только что на четвереньках не бегает, говорил мистер Питерсон. Но кто такой Рэй Ган, я понятия не имел.

— Рейган! Сороковой по счету президент Соединенных Штатов, — объяснил мистер Питерсон. — Перед этим он был губернатором Калифорнии, а еще раньше — второсортным актеришкой. Снимался в каких-то отстойных фильмах категории Б. Кто видел его в кино, тот сразу поймет: такого бездаря еще поискать. Так и хотелось ему сказать: мужик, займись-ка ты чем-нибудь другим. Ну вот он и занялся. Почти все восьмидесятые был у власти. Лучше бы продолжал в кино сниматься…