И искали… Применяли испытанные методы допроса: арестованные стояли по восемнадцать — двадцать часов, что вызывало отек ног, их распухание и жестокие боли; беспрерывные приседания, от которых боль разливалась по всему телу, избиения резиновыми палками. Красильников исходил криком, терял сознание, бился на каменном полу в судорогах, пока его не отливали водой. Не добившись признания в «заговоре внутри НКВД», следователи применили самые жестокие, уже испытанные на других пытки — посадка на ножку опрокинутого стула со спиленной спинкой и «вертушку». Пограничник, истекая кровью, едва не сдался; снятый с ножки попросил врача — ему показалось, что разорвалась прямая кишка. Врач осмотрел и разрыва кишки не нашел. Красильникова снова на «вертушку»… В бессознательном состоянии находился несколько часов, потом назвал четыре случайные фамилии.

— Нам не группа нужна! — орал Серышев. — Нам заговор нужен! Дураки эти военные! Не понимают, что от них требуют! И тот, — Серышев кивнул на соседнюю камеру, — тоже молчит. Но мы дожмем их, гадов, все скажут!

В соседней камере в луже крови лежал на полу начальник штаба 3-го кавалерийского корпуса, полковник Г., не подписавший протокол допроса о признании связи с группой Тухачевского; его пытали несколько недель, выбили зубы, перебили переносицу, прижигали лицо горящей папиросой. Не выдержав пыток, полковник подписал все, что добивались от него следователи…

На глазах измученного пограничника Красильникова били председателя Верховного суда БССР Р. Кудельского, обвиненного во «вражеской деятельности». Следователи вымещали на нем давно копившуюся на него злобу — он не пропускал на Верховный суд «липовые» дела. Они били резиновыми палками, табуреткой, ногами, прижигали тело папиросой, сажали на ножку стула — он много знал и надо было быстрее от него избавиться…

«Заговор среди НКВД» до конца довести не удалось. Обвиненный в грубейшем нарушении госзаконности, применении изощренных методов допросов один из руководителей НКВД БССР Г-н был после пятимесячного следствия осужден по первой категории…

Цанава усердствовал перед Берия: за первый год пребывания в должности наркома внутренних дел БССР по политическим обвинениям было арестовано 27 000 человек. За один только год! 900 человек в день…

Всю осень тридцать девятого года Цанава провел в Западной Белоруссии. Под видом «нейтрализации» кулаков Цанава проводит массовые аресты интеллигенции, членов Компартии Западной Белоруссии, крестьян, не пожелавших вступать в колхозы. Десятки вагонов осужденных потянулись в Сибирь, Казахстан, на кораблях — в Магадан. Цанава посылал срочные донесения Берия и Пономаренко из штабного вагона, охраняемого взводом отборных караульных, о широкомасштабной операции по «изъятию контрреволюционных элементов», созданию в новых районах отделений милиции, о прочесывании лесов с целью поимки «законспирированных агентов и шпионов польской дефензивы», не стесняясь саморекламы. Телеграммы, как правило, начинались одной и той же фразой: «Под моим личным руководством проведена внезапная операция по…» После прочтения донесений у непосвященного в «тайны двора» человека могло возникнуть представление о Цанаве, как о храбром, бесстрашном начальнике, беспрерывно рискующем жизнью, готовом броситься в самое пекло боя…

После окончания Гражданской войны Артем Сочелович рос и воспитывался в семье брата отца, проживавшего на территории Советской Белоруссии; отец же оказался на отошедшей к Польше земле и занимался хлебопашеством. Артем рос трудолюбивым и спокойным мальчиком, учиться смог мало, стараясь помочь дяде в его бесконечных и беспокойных хозяйственных делах: пас скот, пахал, убирал жито, ухаживал за скотиной. Пришло время, и Артем женился на полюбившейся ему Параське; с помощью дяди поставил Артем хатку, завел скотину, получил надел земли. Бог дал и дочку Марийку. Жили, радовались, трудились, страдали, но были по-крестьянски счастливы.

В 1933 году после ужесточения правил перехода в соседнюю Польшу, где жили родственники многих белорусов, принимается решение об отселении крестьян из приграничной зоны вдоль границы. Пришла беда и в семью Артема Сочеловича: куда идти с семьей, нажитым с таким трудом нехитрым скарбом, коником и коровкой? Поговорили-посудили с Прасковьей и решили идти к отцу за кордон, авось не выгонит из дома…

Бог помог — перешли границу благополучно, добрались до деревни Малевичи Лунинецкого района, постучались в дверь отцовой хаты. Отец принял сдержанно, тут же, как положено, сообщил пограничной польской охране. Артема забрали вместе с женой в полицию, допрос устроили: кто начальник заставы, сколько красноармейцев на заставе, где и какое строительство ведется, куда ведут телефонные линии, какие товары в местечке Житковичи и сколько стоят?

Артем говорил, что знал, особенно не распространялся, скупо, по-крестьянски, сообщил о пограничниках, а сколько их там — кто их знает. Проверка продолжалась долго, похоже, пограничники засомневались в искренности его слов: не лазутчик ли? Отправили в Лунинец, в городскую тюрьму, но и там от него много не узнали.

Пришел отец к польским пограничникам, упросил их не отправлять Артема с женой и дитем малым в Советский Союз, поручился за сына, подписку дал, — получил документы на право проживания Артем с семьей в Польше. Жил тихо, никуда с хутора не отлучался, с жителями общался мало — хватало забот по хозяйству.

Все изменилось с приходом Красной Армии в сентябре 1939 года и установлением советской власти в Пинской области. Цанава приказал всех, кто на подозрении у власти, на кого есть устные или письменные заявления, кто заподозрен в связях с польской полицией, под арест и начать следствие.

21 октября 1939 года в хатку Артема Сочеловича ночью вошли трое и приказали собираться: «Вы арестованы».

Уже вечером того же дня Артема повели на первый допрос. Артем шел спокойно, вины своей перед новой властью не чувствовал, верил в справедливость советских органов, но первые вопросы после рассказа своей биографии его насторожили.

— Где и когда вам предлагали пойти в СССР с шпионским заданием? — строго спросил следователь, «пронизывая» Артема всезнающим взглядом.

— Мне никто в Польше не предлагал, и никогда я не ходил в СССР, — ответил Артем, испытывая нарастающее волнение.

Допрос длился недолго, и Артем, вернувшись в тесную камеру, начал успокаиваться. Разберутся, наведут справки, поговорят с односельчанами и отпустят. С этой мыслью и улегся на нары.

Через восемь дней Артема снова вызвали на допрос, на этот раз ночью, когда он уже спал.

— Подумайте о своей судьбе. Следствию известно, что вы были завербованы польской разведкой и систематически выполняли ее задания.

— Нет, гражданин следователь, я никогда и нигде не получал никаких заданий от польской разведки. Я и не знаю, где она есть, — убежденно отвечал Сочелович, пожимая плечами.

Следователь добивался того, чего требовал нарком Цанава, — выявить всех до одного из тех, кто работал на польскую разведку. Они будут упираться, отказываться, но им нельзя верить. Цепь вопросов, порой противоречивых и нелогичных, тянулась несколько часов, но откровенные и чистосердечные ответы выбивали следователя из равновесия. Все предельно ясно — человек ни в чем не виноват, но что подумает начальник? Что ему говорить?..