– Нет, – говорю я, – конечно нет. Но интересы Эсме важны для нас обеих. Почему бы вам не спросить, хочет ли она, чтобы я приехала к ней в Манчестер?

Либби колеблется:

– Она уже сказала. – Голос безжизненный, убитый. – Как только пришла в себя после припадка.

– Ну вот видите, – беззаботно говорю я. – Так будет лучше. Никаких пряток.

– Может быть… Но чтобы больше никаких фокусов и неприятных сюрпризов!

– Не было никаких сюрпризов и никаких фокусов. Во всяком случае, с моей стороны.

– И что это значит?

– Ничего. Я хочу сказать, это просто недоразумение. Глупое, досадное недоразумение. Вот и все.

Долгое молчание из-за моего колотящегося сердца кажется еще дольше.

– Ладно, – произносит Либби. – Когда вы хотите приехать?

– Завтра. Завтрашним поездом.

Нечто со стуком перекатывается в моем чемодане, когда я вытаскиваю его с чердака. Это светло-серый камешек, память о неделе, проведенной в коттедже в Корнуолле через год после развода. Я бродила по пляжу, камешки поскрипывали под ногами, и им вторил шорох и плеск пенистых волн.

Хотелось, чтобы эти груды камней вдруг разошлись и сошлись снова, погребли меня под собой. Но они не трогались с места. Тогда я села и стала зарываться в них – под нагретые солнцем камешки на поверхности в холодные и сырые внизу. Могила из камня и гальки: ни тебе червей, ни муравьев, ни жирных корней – некому питаться моим телом.

Знать бы, какая могила досталась Эми. И где она.

Я вытягивала руки, мои пальцы зарывались в гальку, искали ее. А попадались только твердые холодные камни. Я всхлипнула, приподнялась, и камешки сползли с меня, как кожа со змеи.

Я швыряла камни горстями, поверхность моря взрывалась фонтанами брызг. Один камешек застрял между пальцев. Я уже хотела швырнуть в море и его, но передумала и сжала в ладони. Он был круглый, теплый, гладкий. Крепкий. Как любовь.

Я привезла его с собой – думала положить возле фотографии Эми, где она на пляже в Занте, но когда достала из чемодана дома, в Лондоне, он был уже холодный, твердый, бесцветный. Я бросила его обратно в чемодан и засунула на чердак.

Его я первым делом взяла с собой, когда укладывала вещи, собираясь в Манчестер. Это мой талисман, он должен привести меня к истине, как те камешки, по которым Гензель и Гретель нашли дорогу из леса. Ноутбук я тоже беру.

Перед уходом вспоминаю о флешке, которую дали Джилл в Обществе друзей библиотеки Дарнинга. Она передала ее мне, чтобы я сделала резервные копии рекламных объявлений на случай, если мой компьютер сломается. Теперь это уже не проблема. Джилл эта флешка больше не нужна, а мне пригодится.

Если я что-то найду в Манчестере, нельзя, чтобы эта информация пропала. Может, будет один-единственный шанс сохранить доказательства. Если Эми вытеснит Эсме окончательно, все, что она говорит сейчас, будет утрачено навсегда. Воспоминания того мальчика, который был летчиком во время Второй мировой войны, стерлись бесследно, как только он рассказал свою историю. Я не могу так рисковать.

Если она что-то вспомнит, это будут не просто воспоминания – это будут свидетельские показания. Может быть, они помогут найти убийцу и полиция сможет арестовать его и привлечь к суду. Может быть, получится даже отыскать могилу Эми. А может быть, в результате обнаружится, что Эсме просто обманщица и ей нечего рассказать, кроме сказок.

Колесики чемодана грохочут по тротуару – я иду с ним к метро. Обычно я или хожу пешком, или сажусь в автобус, если уж выбираюсь куда-нибудь, а это бывает нечасто – вернее, бывало нечасто, пока не объявились Либби с Эсме. За эти годы мой мир постепенно сжался до размеров библиотеки Дарнинга и магазина «Маркс энд Спенсер» на Уолворт-роуд или в Брикстоне, когда я набиралась храбрости. Теперь он становится шире.

Когда-то запах подземки – смесь газетной бумаги, теплой пыли и кофе – был частью моей повседневной жизни, а теперь кажется ужасно непривычным. Почти экзотическим. Это запах прошлого, заполненного делами и планами, запах далекой страны, где есть работа, а еще забытого мира отдыха и развлечений.

Я вдыхаю память о последнем поезде, в котором ехала домой по пятницам, о руке Брайана в моей руке, о смехе, пиве и счастье. Вспоминаю наши поездки с Эми. То, как она стояла в павильоне бабочек в Лондонском зоопарке, замерев от восторга, когда яркая бирюзовая бабочка села ей на плечо. Шуршание чечевицы, которую она сыпала в воронку какого-то хитроумного агрегата в Музее наук, крутила ручку, и зерна, дребезжа, катились по пластиковым трубкам. Ее мечтательные глаза, когда фея Драже порхала по сцене театра «Сэдлерс-Уэллс».

Все это может вернуться. Будут новые поездки, новые впечатления, а главное – Эми рядом, рукой подать.

Но и это у меня могут отнять – во второй раз.

Я насторожена. Неспокойна. Уязвима. Меня переполняет страстное желание. Отчаяние. Надежда. Я стою на пороге, за которым либо чудесное будущее, либо оживший кошмар из прошлого. Возможность снова любить и быть любимой. Или обман и ловушка. «А может быть, – думаю я, – разница между тем и другим не так уж и велика».

Люди вокруг снуют по платформе с бешеной энергией, но глаза у них мертвые. Никто не знает и не интересуется, кто я такая и куда еду. Никто из них ни за что не угадал бы, к чему я стремлюсь и о чем думаю. По крайней мере, надеюсь, что никто.

Юстонский поезд переполнен, полки для багажа забиты сумками и детскими колясками. Женщина, на плече у которой спит малыш, пытается и не может скинуть ремень сумки с другого плеча.

– Помочь? – спрашиваю я.

Женщина отдает мне мальчика. Он ворочается, но не просыпается, прижимается головой к моей шее, щекочет ее легким теплым дыханием.

– Спит себе, – тихо говорю я и глажу его пальцем по щеке.

– Надеюсь, так и дальше будет. – Его мать опускает сумку на пол и облегченно вздыхает. – Никому не хочется сидеть в поезде рядом с орущим ребенком. И мне меньше всех. – Она нагибается за сумкой и пристраивает ее сверху на багажной полке. – Не знаю, что тяжелее. Он или вот это вот.

– Сколько ему?

– Два.

– А, эти ужасные двухлетки!

– Все ужасы он приберегает для мамы с папой, – устало говорит она. – Его бабушка даже не верит, когда мы рассказываем, какой бес в него вселяется иной раз.

Она протягивает руки, и я отдаю мальчика. Он открывает сонные глаза и снова смыкает ресницы. Мне так не хватает этой тяжести и тепла…

– Я вам верю.

– Значит, у ваших внуков бабушка мудрее, чем у него.

– Я не бабушка, я мать.

Женщина удивлена. Мне и самой удивительно. Слова эти вырвались сами собой. Не знаю даже, что я чувствую. Может быть, я стала сильнее и моя вера окрепла, а может быть, я просто жалкая обманутая дурочка.