— А что будет делать тогда человек?

Он пожал плечами.

— Наверно изобретать, открывать новые планеты и миры. Ты пойми. Исчезнут голод и болезни. Преступности совсем не будет, потому что зачем воровать, если все доступно каждому. Вот оно лежит бесплатно — протяни руку бери сколько хочешь. Ну или сколько надо.

— Все будет совсем не так, к сожалению.

— И как же по твоему будет?

Я не ответил и углубился в свои мысли. Будущее несколько отличалось от представлений людей о нем. Будут тяжелые испытания для людей и мы окунемся в дикий, нет, в дичайший капитализм.

Многих советских ждет нищета, тяжелая безработица, крушение идеалов и норм морали.

Еды в мире будет производиться много, её излишки будут безжалостно уничтожаться, землепашцы будут утилизировать урожаи и выливать вино, но голод в мире никуда не денется

Болезни не исчезнут — наоборот появятся новые, страшные такие, как неизлечимый СПИД, Эбола.

— Наверно, все будет хорошо, но не так быстро.

Ну сказал бы я ему про Перестройку и про развал СССР. Сейчас он посчитал бы меня сумасшедшим или антисоветчиком, которым я не был.

Скорее всего, во времена перестройки он бы меня и не вспомнил.

Я всплыл бы в его памяти только тогда, когда он осознает, что страны с названием СССР больше не существует. И то, он вспоминал бы меня в образе причудливого студента, случайно предсказавшего в своих юношеских фантазиях события начала девяностых.

Я вернулся мыслями на землю. Мне нужно было прожить достойно и интересно тут, в этом времени, а не думать, о том, что будет в будущем. «Грядущее неизбежно — живите неспешно»

Пару раз мимо нас проходил глухо-немой мужик бросавший на сидения пассажиров нехитрые поделки брелки, в виде фигур различных животных.

Судя по внешнем виду это были изделия из хлебного мякиша, которые производили зеки в тюрьмах.

Мы болтали с ним о всяком, он рассказывал про свое детство, семью, работу и коллег, увлечение рыбалкой.

Мой собеседник словно находил в этом некую исповедальность или возможность пройти сеанс психотерапии.

Там, где он считал себя неправым он каялся. Напротив, сердился во время рассказа тогда, когда считал, что другие поступали с ним несправедливо.

В промежутках между рассказами мы обедали и ужинали. Все теми же стандартным набором советского пассажира на железной дороге. Это раз меня снаряжали в дорогу девчонки.

Мой «паек», заботливо собранный Викой и Ритой состоял из яиц, хлеба и плавленых сырков «Карат».

Зато у моего «командированного» соседа Сергея была вареная курица, пакет с кефиром и домашнее печенье

Среди своих продуктов я нашел небольшой, размером с пачку сигарет, сверток из фольги. Они умудрились положить мне сахара и насыпать растворимого кофе.

Такой кофе действительно был «дефицитом», который можно было купить только в Москве. Я мысленно поблагодарил Вику за такую трогательную заботу. Мне было тепло на душе.

— Я видел провожавших тебя девчонок. Которая твоя невеста?

Я сказал, что мы просто друзья.

— Ну одна, та которая посимпатичнее смотрела на тебя так, что сразу понятно, что она влюблена в тебя по уши. Не тяни с этим делом, отобьют. Если ты в другом городе. Я вот в двадцать сразу после армии женился, на своей однокласснице Ирише. Тяжело было, но учился заочно в институте, и через пять лет получил диплом инженера. Вот уже двадцать лет вместе. Двое детей у нас пацан и девчонка. Шестнадцать и одинадцать лет.

Я улыбнулся и пообещал поскорее разобраться со своей личной жизнью.

Время пролетало не заметно и с наступлением темноты мы легли спать. Я почувствовал, что очень сильно вымотался за последние несколько дней и мгновенно вырубился едва моя голова прикоснулась к подушке.

* * *

Я снова видел продолжение своего сна. Теперь я перешагнул через фальшборт и встал на палубу. Мои ноги в увесистых галошах со свинцовым днищем подошв, с гулким стуком дали мне почувствовать, что я среди своих и всё хорошо. Мне вспомнилась покоренная ракета, но как это часто бывает в снах воспоминания эти были смутными и отрывочными.

Мичман, встречавший меня наверху, на поверхности постучал мне три раза гаечным ключом по шлему трехболтовки.Потом но выставил вперед ногу в круглоносом ботинке. Я трижды топнул свинцовой подошвой, имитируя попытку наступить ему на ногу. Это была наша давняя традиция, которая называлась «отдавить ласту». Она означала, что водолаз и его напарник благодарят судьбу, всех морских богов и чертей за то, что опасное погружение прошло успешно без всяких неприятных сюрпризов.

Считалось, что если не постучать, то следующий спуск под воду принесет много гемороя и сложностей.

Не знаю откуда пошла эта традиция, но мне пришлось пару раз стать свидетелем того, что водолаз не исполнивший ритуал или всплывал с «кессоном» или терял ориентацию или жутко запутывался в страховочном тросе или наживал еще каких-нибудь проблем на свою водолазную задницу типа «балерины».

После того, как видишь или слышишь рассказы о подобных случаях, исполняешь «отдавить ласты» на автомате.

Мичман открутил гайки и щели между шлемом и рубахой поступает настоящий воздух.

Баалииин, мало кто представляет какое это радостное чувство — подняться из бездны, из черной темени моря и вдохнуть в легкие живой воздух, вместо пахнущей резиной, мертвой, сжатой дыхательной смеси! Это маленькое воскрешение и об этом знают только те, кто имеет отношение к водолазному ремеслу.

Я громко дышал полной грудью, а мичман откручивал гайки дальше. довольно улыбался и хитро вглядывался мне в глаза.

Он пытался понять слышал ли я в рацию об объявленной награде. Его вечно красное, исхлестанное вечными морскими ветрами лицо, еще больше расплылось в улыбке, когда я спросил:

— Расскажи о причинах для радости, Мичман? Ты один по приходу в порт проставляешься или мы оба? Мне тоже готовиться?

— Оба, оба.

Он снял с меня шлем.

Теперь я мог вертеть головой и оглядеться. За спиной на палубе стоял капитан, старпом и матросы.

Капитан кого-то до боли напоминал. На душе ощущалось спокойствие.

В меру волнующееся бескрайнее море в отливало стылой чернотой. Такая бывает только на северах. По ночам такая чернота моря сливалась с таким же черной поверхностью воды. И лишь кучерявые белые буруны на гребнях волн, будто вживленнык в чернильную стеклянную гладь моря,растворялись безшумной пеной.

— Качать его! — услышал я голос старпома, который эхом повторился в голосах матрсов. Я еще раз внимательно посмотрел в ту сторону, где стояли матросы.