сейчас чувствуешь, Селина. Используй свои слова.

— Я чувствую себя неловко. Я чувствую себя глупо, — выдавливаю я, сердито вытирая слезы. Боже, я так много не плакала уже много лет. И вдруг оказываюсь здесь, и шлюзы открываются. Может быть, это потому, что в глубине души я знаю, что меня не накажут за проявление эмоций, за слезы.

— Не чувствуй себя смущенной или глупой. Все, что ты здесь скажешь, останется между нами. Думай обо мне как о своем собственном дневнике, но в человеческом обличье. Ты можешь говорить со мной о чем угодно, и твои слова будут заперты, как в дневнике, только для твоих глаз.

Я киваю, пытаясь переварить ее слова. Я никогда ни перед кем в своей жизни раньше не открывалась, ну, кроме Нико. Он знал настоящую меня, но это было тогда, когда я не была тайкой испорченной. Черт возьми, я была испорчена даже тогда.

— Все, что ты чувствуешь, нормально, Селина. Ты знаешь это, верно? Ничто из того, что ты чувствуешь, не является неправильным, — заверяет она меня.

Я киваю в знак согласия, хотя и не уверена, что полностью верю в это.

— После того, как я вышла из его ванной, то вернулась в свою комнату и потрогала себя. — Моя шея и щеки снова становятся красными. Я не знаю, почему об этом так трудно говорить. Уверена, что многие люди открыто говорят о сексе, особенно с врачами.

— Тебе понравилось?

— Я не смогла. — Я качаю головой, не в силах произнести смущающие слова вслух.

Доктор Грэм прочищает горло.

— Ты уже упоминала, что тебе никогда не разрешали получать удовольствие во время сексуальных контактов с вашим похитителем.

Я зажмуриваюсь. Я все еще слышу слова Константина, когда он принуждал меня заняться сексом с одним из его друзей.

Не кончай. Не смей кончить, маленькая шлюха! Если ты кончишь за ним, я буду бить тебя до смерти!

— Селина! Селина! — зовет меня доктор Грэм, но звучит так, будто ее голос сейчас за миллион миль отсюда.

Я открываю глаза и в замешательстве смотрю на нее. В какой-то момент, должно быть, я поднялась со стула и забилась в угол комнаты.

— Все в порядке, Селина. — Она протягивает мне руку, но я отказываюсь ее принять. — Здесь никто не причинит тебе вреда, — говорит она.

Это то же самое, что она всегда говорит, но мне говорили это раньше, и посмотрите, что произошло — моя мать продала меня во второй раз, и меня оторвали из этого счастливого дома.

Внезапно чистая и неразбавленная паника яростно охватывает меня.

Мое тело начинает неудержимо дрожать, и я крепко обхватываю руками колени, сворачиваясь на полу в позу эмбриона.

Кажется, целую вечность я лежала с закрытыми глазами, отгораживаясь от всего остального в мире, рыдая в темноте, пока не услышала низкий голос Нико, зовущий меня.

Мои глаза медленно открываются, и в тот момент, когда я вижу Нико на коленях рядом со мной, я подползаю и бросаюсь в его распростертые объятия.

Он крепко обнимает меня, поглаживая рукой вверх и вниз по спине, шепча что-то успокаивающее мне на ухо.

— Не отпускай меня, — отчаянно шепчу я ему, все мое тело дрожит от страха.

— Никогда, — обещает он.

И одно это слово заставляет меня сразу почувствовать себя лучше.

Это заставляет меня наконец почувствовать себя в безопасности.

Глава 24

Николас

После того, как я укладываю морально и физически истощенную Лину в ее постель, я покидаю комнату и выхожу на улицу. Мне нужно подышать свежим воздухом. Когда психиатр позвонила и сказала, что она не смогла достучаться до Лины и что я, вероятно, единственный человек, который мог это сделать, мое сердце провалилось в гребаный желудок.

Я не только беспокоился о ней и за то психическое состояние, в котором она находилась, но и был почти уверен, что Лина не выйдет из этого состояния из-за меня. Она отталкивала меня с тех пор, как появилась, и это медленно убивало меня день ото дня.

Прошлая ночь была тяжелой для нас обоих. Она застукала меня в душе. Черт возьми, я просто ничего не мог с собой поделать. У меня был момент слабости, и она была свидетелем этого. Она даже слышала, как я звал ее по имени, когда кончал. И когда я увидел ее, стоящую там, в дверном проеме, то почувствовал, что мой мир рушится вокруг меня. Я знаю, что мне нужно не торопиться с ней, и это ни в коем случае не было чертовски медленно.

Она выбежала из моей комнаты так, словно ее задница горела, и отказалась открывать дверь, когда я попытался поговорить с ней о случившемся. И то, что Селина игнорировала меня всю прошлую ночь и этим утром, когда она отказалась пойти позавтракать со мной, чертовски разрывало меня изнутри.

Но я ни за что не откажусь от нее. Я отказываюсь сдаваться. Она моя девушка. Она всегда была моей. Вселенная не просто так свела нас вместе не один раз, а дважды. И я больше никогда ее не отпущу. Тот факт, что я достучался до нее всего несколько минут назад, когда психиатр не смог, дает мне некоторое подобие надежды. Нас с Селиной связывает невыразимая и нерушимая связь. Я думаю, в глубине души она знает, что я никогда не причинил бы ей вреда и не позволил бы никому другому.

Я знаю, что моя прежняя Лина где-то там, ждет, когда ее освободят. И я хочу быть тем, кто даст ей эту свободу, чего бы это ни стоило.

Я выхожу на задний двор особняка, и вижу Бенито во внешнем спортзале, наносящего удары по груше. Когда он поднимает голову и видит меня, то улыбается. Но как только он видит выражение моего лица, улыбка сходит с него.

— Что случилось? — Спрашивает он, когда я подхожу ближе.

— Ничего, — говорю я. И тут же отвечаю: — Все.

— Черт. Ладно, — говорит он, кивая. — Давай разберемся с этим.

Бенито — тот, кто научил меня направлять свой гнев и чувства в тренировки. Это почти как удары кулаком по неодушевленному предмету, которые помогают мне высвободить то, что я пытаюсь запереть внутри. Конечно, рисование отчасти помогает мне справиться с гневом, но иногда доходит до того, что я чувствую себя вулканом внутри, готовым извергнуться в приступе ярости или чего похуже. Без Бенито я, вероятно, просто продолжал бы держать все в себе, без