обеспечила бы ему высокую должность. Хэл и Крейг прожили вместе двадцать семь лет — дольше, чем любая из супружеских пар, с которыми был знаком Левин. Но Америка была не готова к политикам-геям, не говоря уже о президентах. Или к политикам-атеистам. Хэл и Лидия любили толковать о политике. Левин только разливал вино и включал футбол.

«Счастливый завтрак, жуткий ужин» — такой рекламный слоган красовался на афише одного из ранних фильмов Тома. После катастрофы это настроение только усилилось.

— Не расскажешь, как продвигается на самом деле? — спросил Хэл.

— Ну, Сэйджи говорит, что производственные сроки срываются. Его аниматоров используют в других проектах, которым придается большее значение. По-моему, он считает: тише едешь — дальше будешь, надо только запастись терпением, и фильм в конце концов выйдет. Иногда я получаю сразу три сцены, потом проходит неделя — и ничего. А затем мне присылают исправленную версию.

— Можно что-нибудь послушать? Ты используешь эти их японские деревянные флейты? — спросил Хэл.

— Сякухати?

— Да! Точно!

— Нет. Никаких сякухати, — засмеялся Левин. — Пока что по большей части фортепиано. Еще скрипки, изредка ударные. Я думал, что действительно что-то нащупал, но потом посмотрел последние сцены, и стало ясно, что получилось неудачно, банально. Как будто все это уже слышали.

— Сейчас не время сомневаться в себе, Арки.

— Энни Леннокс поет «На запад» — помнишь эту песню из «Властелина колец»? Вот это безупречно. В сущности, почти вся музыка «Властелина колец» могла бы быть написана сегодня. Говард Шор попал в самую точку. А «Ночная книга» Людовико Эйнауди? Или саундтрек Марианелли к «Искуплению»?

— Мне пора волноваться? — осведомился Хэл. — Знаешь, Арки, тебе не понравится то, что я скажу, но подумай, какую музыку ты написал бы для Лидии сейчас, при данном раскладе.

— Ого! — У Левина было ощущение, что его ударили под дых.

— Просто подумай об этом.

— Хэл…

— Мы любим вас обоих. Я не хочу, чтобы однажды ты проснулся и понял, что упустил лучшее в своей жизни, Арки.

Салон машины внезапно сделался ужасно тесным, и Левину показалось, что он задыхается. Но Хэл продолжал:

— Я вас знаю. Вы любите друг друга. Мне известно, что Лидия самый независимый человек на свете; она делает вид, будто ей ничего не нужно, но ей нужен ты, Арки. Я прихожу в больницу и вижу, что ты спишь, положив голову ей на колени. А Лидия сидит, точно живой труп, смотрит и гладит тебя по голове. Так не должно быть.

— Больницы меня жутко угнетают.

— Но ведь не ты нуждаешься в заботе. Это неправильно, ты давно уже взрослый и способен сам заботиться о ком-то.

Левину нечего было ответить.

— У меня прямо сердце разрывается, когда я вижу вас, ребята, порознь… Да ты сам на себя посмотри: выглядишь ужасно. Настоящая, не побоюсь этого слова, развалина.

— У меня все хорошо. Правда! Я… она должна быть там.

— Да, но не одна-одинешенька, всеми забытая. И не говори мне про ее распоряжения. Боже, если когда-то и нужно оспаривать юридический документ… Я знаю, ты возразишь, что Лидия сама этого хотела. Она хотела, чтобы ты сочинял музыку, но разве этого достаточно?

Музыка. Это слово показалось неожиданно жалким в сравнении с зияющей пропастью между жизнью до Рождества и существованием в течение последних четырех месяцев. Левин всегда воспринимал музыку как электрическую цепь, опутывающую все его тело. Когда к нему приходила музыка, мир становился спокойным, ясным и безмолвным. Вот почему Левин любил Нью-Йорк. Тротуар, уличные фонари, метро — все это тоже была своего рода электрическая цепь, питаемая энергией. Не то чтобы кто-то здесь мог быть великим, но каждый мог попытаться, и Левин продолжал пытаться и чувствовал, что город — иногда один лишь город — верит в него. И это того стоило. Иначе как еще можно было построить Бруклинский мост или Эмпайр-стейт-билдинг? Только благодаря вере в мечту.

Марина делала это каждый день, и сотни, тысячи людей устремлялись к ней, чтобы прикоснуться к мечте, которую она хранила в себе. Левин обязан заглянуть ей в глаза. Он почувствовал, как холодная волна электричества пробежала по его рукам. Это надо сделать.

Хэл помолчал.

— Так чем еще ты занимался, помимо того, что убеждал себя, что ты ужасный композитор?

— Ходил в МоМА. На Абрамович.

— Ах да! Уже сидел перед ней?

— Нет.

— Мы с Крейгом туда наведались. Весьма любопытно. Очередь была огромная, поэтому мы поднялись наверх и пробродили там целую вечность. Я еле дополз домой. Какая жизнь! Я буквально рухнул на диван и не шелохнулся, пока Крейг не принес мне «беллини». Я был в полном восторге. Я имею в виду, она и есть холст, верно? А еще — некто вроде музы или оракула. Я хочу принимать витамины Абрамович. Мне жутко нравится эта полная самоотдача во всем, что она делает. Кстати, — продолжал Хэл, — мы провели вечер в баре «Стандарт». Ну, знаешь, там, где джакузи. Плавки можно купить прямо в торговом автомате! Конечно, после полуночи плавки никому уже не нужны. Навряд ли там был хоть один коренной ньюйоркец. Бар кишел двадцатилетними молокососами, которые тараторили по-немецки, и девицами в микроюбках. Было дико весело. Кажется, мы теперь новая Кремниевая долина. Географически локализованная фокус-группа для любого разработчика новых приложений. Бедности наконец-то крышка. Сегодня утром за завтраком меня спросили, не желаю я грейпфрут-брюле. Ничего себе, да?

В теннисном центре они сыграли на открытом корте три сета. Левин проиграл: 4: 6, 5: 7, 3: 6. Он ненавидел проигрывать. К тому же его беспокоило, что он явно не в форме.

— Думаю, нам следует вернуться на сквош-корт, — сказал он Хэлу, когда они возвращались на Манхэттен, чтобы пообедать.

— Тебе известно, что на сквош-корте от сердечных приступов умирает больше мужчин нашего возраста, чем на любой другой спортивной площадке? — осведомился Хэл.

— Тогда, может, не стоит… Я снова начал заниматься пилатесом.

— Я не прочь выиграть, — сказал Хэл. — Не пойми меня неправильно.

Он вперил взгляд в расстилавшийся перед ними город.

— Мне никогда не забыть этот силуэт, словно составленный из деталек лего, как выразился племянник Крейга. Он питает страсть к водонапорным вышкам и уверяет меня, что все они — железные люди, которые днем спят, а по ночам поднимаются и бродят по земле. Если их осушить и подремонтировать, из них получатся фантастические маленькие студии. Конечно, пришлось бы менять противопожарные нормы, но… возможно, именно там нью-йоркские художники смогут обрести новую жизнь. В самом деле: сохраните водонапорные вышки, установите на крышах трейлеры. Сдавайте их на льготных условиях и исключительно