— Я просто подразнил мальчишку. Но я не разбивал ему сердце.

Она широко раскрыла глаза.

— Это всего лишь юношеское увлечение. Это не может быть любовью.

Грей ударил кулаком по столу:

— Конечно же, он влюблен в вас! Они все влюблены. Вы разговариваете с ними, вы выслушиваете их истории — даже пустую болтовню Уиггинса. Бог знает почему. Вы рисуете их, вы рисуете для них, вы дарите им рисунки на Рождество. Вы напоминаете им обо всем, что они оставили на берегу, обо всем, к чему они так надеются однажды вернуться. Вы делаете все это и при этом выглядите, словно Афродита Боттичелли. Черт побери, как же можно в вас не влюбиться!

Молчание.

Она пристально, широко раскрыв глаза, смотрела на него.

Ее губы раскрылись, и она быстро вздохнула.

«Скажи что-нибудь, — молил про себя Грей. — Что угодно».

Но она лишь пристально смотрела на него. Что, черт возьми, он сказал? Неужели это было настолько ужасно? Он нахмурился, прокручивая в голове только что сказанное.

О Боже! Грей жестко отер подбородок. Если бы Джосс был здесь, он бы неплохо повеселился.

— А вы…

— Что я? — спросил Грей и прикусил язык. Одному Богу известно, о чем ей вздумается спросить. Или какую глупость он скажет в ответ.

— Вы когда-нибудь видели Боттичелли? Я имею в виду его картину. Подлинник.

Он с шумом выдохнул долго задерживаемое дыхание.

— Да.

— О-о! — Она прикусила губу. — И какая она?

— У меня… — он беспомощно развел руками, — у меня нет слов, чтобы описать ее.

— Попробуйте.

Ее взгляд был не только потрясающе чистым, но и пронизывающим. Грей проглотил комок в горле и перевел взгляд на влажный завиток на ее виске.

— Совершенная. Излучающая свет. Настолько прекрасная, что в груди возникает боль. Так хочется прикоснуться к ней, что трудно удержаться.

— Но вы не можете к ней прикоснуться.

— Нет, — тихо сказал он и посмотрел ей прямо в глаза. — Это не разрешено.

— А вам обязательно нужно разрешение? — Она сделала шаг к нему, ее пальцы скользнули по швам столешницы. — А если бы вы были одни и никто бы вас не видел? Тогда бы вы прикоснулись к ней?

Грей покачал головой и опустил глаза, уставившись на свои руки.

— Понимаете, если я коснусь ее своими грубыми руками, я замараю ее, и она уже не будет такой красивой. Как я смогу с этим жить?

— Значит… — Она прислонилась бедром к краешку стола, изящно изогнувшись всем телом. Увидев этот великолепный изгиб бедра, Грей медленно втянул огромную порцию перегретого тропического воздуха. — Вас не правила останавливают.

— На самом деле… нет. Нет.

И вновь молчание. Огромное, безбрежное, отдающееся эхом, как в отделанных мрамором галереях Уффици. И наконец:

— И все же это ваша вина.

— В чем?

— Во всем, что случилось с Дейви. Как бы вы себя чувствовали, если бы вас выставили на всеобщее обозрение?

— Эти люди уважают меня, потому что знают, что я тоже через это прошел. Между матросами нет секретов, мисс Тернер. В отличие от некоторых… — он бросил на нее взгляд, — мне нечего скрывать.

— В самом деле?

Ее взгляд стал более жестким. Грей кивнул.

— Ну что ж, тогда назовите свое полное имя.

Он скрестил руки на груди. Очень хорошо. Значит, она хочет поиграть?

— Бенедикт Адольфус Персиваль Грейсон. Такое же, как у моего отца.

— По-моему, вы говорили, что только одной женщине разрешается обращаться к вам по имени.

— И это все еще так. Не радуйтесь, дорогая, я не давал вам права делать это. Однако вы можете называть меня Греем.

Она покачала головой.

— Ваш возраст, мистер Грейсон?

— В этом году исполнится тридцать два, мисс Тернер.

— Откуда вы родом?

Грей непринужденно откинулся на спинку стула.

— Я родился и вырос на Тортоле, как вам известно. Семейство Грейсон происходит из Уилтшира. Мой дед занимал определенное положение в обществе, а отец был типичным упрямым вторым сыном. За грехи, коих был легион, его сослали в Кларендон — так называлась наша плантация — там он должен был отказаться от своего беспутного образа жизни.

— И он отказался?

— А как вы думаете? — Грей откинулся на стуле, вытянув ноги в отполированных до блеска сапогах.

Улыбка коснулась ее губ.

— Сколько у вас братьев и сестер, мистер Грейсон?

— На этот вопрос непросто ответить. Мой отец признал троих. У меня есть один брат, с которым вы знакомы, и одна сестра, с которой вы еще не знакомы. Мы все от разных матерей. А что касается вашего предыдущего вопроса, ссылка в Вест-Индию оказалась совершенно неэффективным средством исправления.

Он смотрел на нее, ожидая признаков изумления или недовольства. Однако ее брови оставались такими же неподвижными, как и покинутый ветром океан.

— Я знаю, что ваш отец…

— Он скончался.

Она прочистила горло.

— Да, скончался. А матушка ваша жива?

— Нет. Она умерла, когда я был еще ребенком. Я совсем ее не помню.

Ее лоб пересекла неглубокая складка.

— Мне очень жаль.

— В самом деле?

Слова совершенно непроизвольно слетели с его языка, он произнес их без всякого умысла или намерения. Но от внимания мисс Тернер они не ускользнули.

— Да, — сказала она с некоторым вызовом в голосе. — Мне жаль. Это трагедия — не помнить свою мать.

Он пожал плечами:

— Это лучше, чем помнить и испытывать боль потери.

Грей потер рукой подбородок. Возможно, не такая уж блестящая идея — допустить подобный допрос.

— Вам приходилось когда-нибудь воровать, мистер Грейсон?

Грей оцепенел. Намеренно медленно он достал фляжку из кармана, поднес ее к губам, дождался, когда огненная жидкость полыхнет в желудке, коротким точным жестом завернул крышку фляги и убрал ее в карман.

— Конечно.

Она наклонила голову и подняла одну бровь, приглашая его продолжить.

— С чего начать? С типичных детских мелких краж? Ананасы, цыплята, отцовские булавки для галстука… Перечислять можно несколько минут. Должен ли я подробно рассказать вам обо всех кораблях, которые я взял на абордаж, о судах, полных ценного груза, которые я захватил? — Он легонько постучал кончиками пальцев по столешнице. — Занимаясь каперством, я сделал грабеж своим ремеслом. О том, что сподвигло меня на это, я могу разглагольствовать часами. Какие подробности вы хотели бы услышать?