Некоторое время мисс Тернер молчала, обдумывая услышанное.

— И вы не стыдитесь признаваться в этом? В грабеже?

— В большинстве случаев — нет.

— Значит, есть и такие, за которые вам стыдно? За какие именно ограбления вам стыдно, мистер Грейсон?

Грей выдержал ее ясный, решительный взгляд. Осмелится ли он признаться в совершении того, что выходит за рамки морали? Но подобное признание отлично послужит его цели — выставить себя тем мерзавцем, каковым он, собственно, и является. Она должна знать, с кем имеет дело. Тогда, может быть, она перестанет смотреть на него такими доверчивыми глазами, ожидая от него того, на что не имеет права рассчитывать.

Грей опустил глаза и жестким нервным движением руки отер лицо.

— Я украл наследство моего брата. — Его голос звучал странно незнакомо, пусто и безжизненно, даже в его позе вдруг ощутилась странная пустота. — Дважды.

— Что ж, — покоряясь судьбе, произнесла она.

Он поднял на нее глаза, ожидая увидеть на ее лице выражение презрения или шока, как можно было ожидать. И подобные чувства были бы вполне заслуженны. Но она скорее выглядела заинтригованной.

— Ананасы, цыплята, взятые на абордаж корабли… — Она провела пальцем по крышке стола. — Все это я легко могу представить. Но украсть наследство… причем дважды? Как вы умудрились это сделать?

— Это долгая история.

— А у меня нет никаких срочных дел.

— В то время я находился в Англии и проводил лето в Уилтшире, в поместье моего деда, куда приехал из Оксфорда на каникулы. Мы получили письмо, в котором сообщалось, что мой отец скончался. Мой дед тяжело воспринял это известие. Я думаю, что старик всегда лелеял надежду, что его блудный сын однажды исправится и вернется в отчий дом. Когда эта надежда умерла… — Грей кашлянул. — Через неделю его разбил апоплексический удар, от которого он так и не оправился.

София сдавленно, словно сдерживая внезапное рыдание, вздохнула.

— За одну неделю вы потеряли отца и деда?

— Нет. Мой отец скончался двумя месяцами раньше.

— Да, но тем не менее вы ведь узнали об этом.

Она обхватила себя за плечи.

Грей нахмурился, глядя, как она поглаживает плечи, успокаивая себя, но бередя его собственную, давно похороненную боль. Черт возьми, она не должна его жалеть. И уж тем более не сочувствовать ему.

— Так вы хотите, чтобы я закончил свой рассказ?

— Извините. Продолжайте.

Теперь он говорил живо, словно речь шла о заключении торговой сделки.

— Мой дед завещал Кларендон моему отцу. В случае смерти моего отца земли должны были быть поделены между его сыновьями.

— Между вами и капитаном Грейсоном?

— Да. — Он наклонился к столу. — Но, понимаете, моя дорогая, они не знали о Джоссе. Полагаю, в своем ежегодном отчете о состоянии дел в поместье мой отец не потрудился упомянуть о своем внебрачном сыне — мулате. Крючкотворы-юристы и представления о нем не имели.

— Но если он незаконнорожденный… имел ли он право наследовать имение?

Грей с преувеличенным вниманием принялся изучать коротко остриженные ногти.

— Вероятно, нет. Но чтобы ответить на этот вопрос, нужно было все объяснить душеприказчикам.

— А вы этого не сделали. — В ее глазах любопытство сменилось проницательностью. — Вы унаследовали земли, а потом продали их, не посоветовавшись с братом?

Грей кивнул.

— А вы поделились с ним доходом, после того как это произошло?

— Нет. Я купил этот корабль и оснастил всем, что было необходимо каперскому судну. Все было записано на мое имя, но я пообещал ему, что мы поделим доходы после войны.

— И вы это сделали? Грей покачал головой:

— Нет, я отдал ему то, что он заработал в качестве первого помощника, и ни пенни больше. На остальные деньги я купил дом в Лондоне и основал «Грейсон шиппинг».

— «Грейсон шиппинг», — повторила она. — Не «Грейсон Бразерс шиппинг».

— «Грейсон шиппинг». Корабли, инвестиции, риски, доходы — все это мое. Я работодатель своего брата, а не его партнер.

— Боже мой! — Она вновь села на стул, продолжая пристально смотреть на него. — Да, думаю, вам есть чего стыдиться.

Это было именно то, что ему нужно. Он так долго ждал этого порицания в ее глазах. На него снизошло странное чувство удовлетворения, возможно даже, торжества божественной справедливости. Другие мужчины, лучшие, чем он, признавались в своих грехах священникам и святым, но Грей выбрал в качестве исповедника эту гувернантку. Самую красивую женщину, какую он когда-либо видел за все годы гонки за удовольствиями с одного края света на другой. Единственную женщину, которая разбудила в его груди до отчаяния сильное желание. И это было его наказание — видеть, как она сжимается на простом стуле, как в этих глазах рождается недоверие, потому что она наконец-то осознала, что он собой представляет.

Да, так должно быть. И она еще не закончила, его маленькая строгая инквизиторша. Нет, еще далеко не все его грехи открыты.

— Продолжайте ваш допрос, моя дорогая. У вас ведь есть еще вопросы. — Она бросила на него насмешливый взгляд.

— Вы женаты, мистер Грейсон?

— Нет. Я не из тех, кто женится.

— У вас было много любовниц, мистер Грейсон?

— К сожалению, на этот вопрос я не смогу ответить.

— Боюсь, такой ответ не подойдет. — София улыбнулась и стукнула кулачком по столу, радуясь, что получила возможность поддразнить его. — Правда или угри, мистер Грейсон.

Он не улыбнулся в ответ.

— Говорю вам совершенно искренне, мисс Тернер, — не могу сказать. Я уже давным-давно потерял им счет. Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как я впервые опрокинул на спину одну девчонку из таверны. За эти пятнадцать лет я пересек три океана, четыре континента и пару дюжин морей, и в каждом порту у меня появлялась новая пассия. Если вам нужно точное количество, считайте сами. Я не могу.

София напряглась, ожидая, что сейчас на его лице появится его дьявольская усмешка. Но она не появилась. Грейсон не поддразнивал ее.

Она вовсе не тешила себя иллюзией, что этот человек ведет добродетельную жизнь францисканского монаха. Но для дельца и практичного человека сбиться со счета… Должно быть, реальное число его любовниц действительно огромно. Человек, сидящий за столом напротив ее, переспал с несчетным количеством женщин во всех уголках земного шара. Эта мысль была ей отвратительна, но каким-то постыдным образом возбуждала ее. Но самым сильным чувством было все-таки разочарование. Огорчение ужалило ее где-то между лопаток, и София выпрямилась.