Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я полагаю, что в целом все дело решила шляпа, — после долгого молчания сказал наконец Маккинли.
Хэй не смог сдержать смеха. Президент иногда бывал в веселом настроении, но шутил очень редко.
— Ее уже окрестили кандидатской шляпой. — Хэй успел прочитать газетные отчеты.
— Как точно называются эти ковбойские шляпы? — полюбопытствовал президент.
— По-моему, сомбреро, — сказал Дауэс. — Она все время торчала у Тедди на голове. Разве что он иногда размахивал ею.
— Забавный тип, — сказал Маккинли, вытягивая ноги; его громадный живот, внушительный и круглый, как глобус, комфортабельно разместился на столь же внушительных ляжках.
— Надеюсь, мы с ним сумеем ужиться. Конечно, предстоит выслушать множество тирад Брайана о политических боссах.
— Маккинли нахмурился, снял очки и принялся тереть глаза.
— Марк Ханна воспринял все это весьма достойно, — сказал Дауэс, чересчур стремительно, на взгляд Хэя, подхватив ссылку президента на Платта и Куэя.
— У него неважно со здоровьем. Плохой цвет лица. Это меня беспокоит. Так что же он сказал? — Маккинли посмотрел через левое плечо на Дауэса, чье отражение виднелось в зеркале тяжелого шкафа, полного документов, которые никто, насколько мог судить Хэй, никогда не читал.
Дауэс рассмеялся.
— Он сказал, что он, как всегда, вместе с партией. Но, имея Рузвельта в вице-президентах, ваш конституционный долг состоит в том, чтобы не умереть в ближайшие четыре года и избавить нас от этого дикого существа.
— Что ж, это, насколько я понимаю, конституционный минимум, — улыбнулся Маккинли. — Какой последний вице-президент был избран президентом, когда срок предшественника истек?
— Мартин Ван Бюрен, — сказал Хэй. — Более шестидесяти лет назад. Боюсь, что Тедди задвинут теперь на дальнюю полку.
— Знаете, что сказал Платт, когда его спросили, приедет ли он на инаугурацию? Он сказал: «Да. Я считаю своим долгом присутствовать при пострижении Тедди в монахи». — Дауэс еле сдерживал смех.
Хэй никогда не испытывал к Рузвельту особой симпатии, теперь же он ловил себя на том, что чувствует скорее даже враждебность. В марте Лодж с сенатской трибуны отверг договор Хэя-Понсефота, пользуясь обычными рузвельтовскими приемами и выдвинув к тому же неприемлемый тезис, что заключение договоров является исключительной прерогативой сената. Хэй тут же написал прошение об отставке и подал его президенту после заседания кабинета. Маккинли откликнулся с присущим ему шармом, но весьма твердо. Хэй должен оставаться на своем посту до конца. Они будут рука об руку сражаться за торжество добра и справедливости. Хэй остался, впрочем, он заранее знал, что так и будет. Больной, без должности он просто не выживет. К тому же он добился большого успеха со своим неподражаемо изобретательным подходом к проблемам разваливающейся китайской империи. Он торжественно провозгласил для всего мира политику «открытых дверей» по отношению к Китаю. Он дал понять соответствующим хищным державам, что это единственный разумный для них курс, и хотя русские и немцы в частном порядке высказывали свое возмущение, они были вынуждены присоединиться — хотя бы по умолчанию — к политике морали и сдержанности в международных делах. Хэй мгновенно стал почитаемым деятелем мирового масштаба. Даже Генри Адамс воздал хвалы коварству своего друга. Формула, конечно, лишена смысла, заметил Дикобраз, но она не становится менее сильной из-за своей бессодержательности. Политика «открытых дверей», считал он, это попытка выиграть время, пока Соединенные Штаты окажутся в более сильной позиции, чтобы навязывать свою волю азиатскому континенту. По мнению американских газет, популярный автор «Джима Бладсо» действовал прямо, честно, в общем, чисто по-американски; он, как было написано в одной из редакционных статей, «К берегу плыл из последних сил, спасая несчастных людей». Маккинли прочитал эту статью, цитирующую «Джима Бладсо», вслух на заседании кабинета, и Хэй как обычно не испытывал ничего, кроме отвращения, к стихотворению, которое сделало его знаменитым.
Дауэс спросил о новостях из Китая, где вспыхнули беспорядки. Маккинли тяжко вздохнул и повернулся к Хэю.
— Кулаки, поднятые во имя гармонии и справедливости, известные под названием «Боксеры», дубасят всех без разбора. У нас нет сведений из Пекина. Большинство иностранных дипломатов прячутся в подвале британского посольства.
— Может быть, они погибли? — спросил Дауэс.
— Не думаю. — Хэй полагал, что китайские фанатики, требующие изгнания иностранцев из Китая, первыми поведали бы миру, что они убили иностранных послов, нашедших убежище в Запретном городе Пекина. Ведь именно в этом состояла цель их отчаянного бунта.
— Деликатнейшая ситуация. — Маккинли отодвинул свой стул подальше от стола и оказался спиной к Дауэсу и папским профилем к Хэю, обратив свой взор на электропроводку, пучком свисавшую с потолка и способную обвить дюжину Лаокоонов и их сыновей. — Брайан до конца года будет вещать об империализме, как он делал это до сих пор.
— Он готов говорить о чем угодно, лишь бы не о серебре. — Дауэс считался главным специалистом по Брайану в администрации Маккинли.
— Да пусть его. — Маккинли не проявлял никакого личного интереса к своим оппонентам, в отличие от всех известных Хэю политиков. Даже Линкольн любил порассуждать о характере Макклеллана[291]. Но ведь в Маккинли и впрямь было что-то от папы римского. Он был настолько уверен перед самим собой в своей правоте, настолько убежден, что находится на том месте, где ему надлежит находиться, что он вообще почти не замечал тех, кто стремился занять его место. И разрешил преданному, бесстрастному и даже фанатичному Марку Ханне ограждать его трон от всяческих поползновений, не останавливаясь перед самыми жестокими мерами.
— Мне кажется, в том, что касается филиппинских дел, мы можем слегка перевести дух. — Без всякого удовольствия Маккинли продолжал изучать электропроводку. — Я говорю это, прежде всего имея в виду выборы, — добавил он. Он взглянул на Хэя. Темные круги под глазами делали его похожим на сову, чьи обманчиво яркие глаза теряли способность что-либо видеть при дневном свете. — Судья Тафт[292], я полагаю, удачный выбор.
Маккинли обратился к судейскому корпусу и предложил окружному судье из Цинциннати — снова штат Огайо, подумал Хэй, сам извлекший немалую выгоду из политического превосходства штата в делах союза, — отправиться на Филиппины. Хотя судья Уильям Говард Тафт не был, как он сам нервически признал, империалистом, Маккинли убедил его возглавить комиссию, которой поручалось хотя бы до некоторой степени восстановить гражданское правление на архипелаге, где по-прежнему шла жестокая война и Агинальдо продолжал утверждать свою законность в качестве первого президента Филиппинской республики, в чем его теперь поддерживают, как он объявил из своего укрытия в джунглях, демократическая партия и ее антиимпериалистический лидер Брайан. Очевидно, содействие Брайана заключению мирного договора
