Итог визита Морриса в Сибирь подводила телеграмма Бахметьева Сазонову, отправленная из Вашингтона 9 августа 1919 г. Российский посол отмечал, что «донесения Морриса проникнуты определенной симпатией к личности адмирала и общему направлению, отражая, таким образом, отрадную перемену в его отношении к Омску». Недостатки в политическом курсе Колчака объяснялись Моррисом «недостаточным вниманием правительства, поглощенного заботами об армии, к задачам гражданского устроения, что лишает его поддержки широких слоев населения», а также «недостатком в составе правительства и администрации опытных в государственной работе лиц». Позиция САСШ в отношении к Российскому правительству и Верховному Правителю не была однозначной. Президент Вильсон, несмотря на симпатии к самому адмиралу как профессиональному военному, не мог не учитывать состояния «общественного мнения», находившегося под впечатлением докладов и репортажей вернувшихся из Советской России Дж. Рида и А. Вильямса. «Политическая элита» также неоднозначно относилась к вопросам о признании Колчака. Государственный департамент сочувствовал политической программе Белого дела, однако высшие военные чины были против военной интервенции и против военных поставок. Наконец, решения о формальном признании Колчака, равно как и любые решения об отправке войск в Россию, об оказании государственной поддержки белым фронтам, следовало утверждать в Конгрессе, который не поддержал ни одно из предложений, касавшихся расширения помощи Российскому правительству. Возможно, это и стало главной причиной падения уверенности в получении американской помощи в последние недели накануне «падения Омска». В официозной прессе появились статьи, отмечавшие своекорыстный характер участия САСШ в российских делах, критиковалась деятельность «масонской» организации «Христианский Союз молодых людей», приводились факты защиты американскими солдатами красных партизан в районе Сучанских угольных копей в Приморье, цитировались слова некоего «русского человека»: «Америка послала своих солдат, чтобы сохранить кипы товаров, но она не прислала ни одного человека, чтобы спасти Сибирь от анархии и убийства» и т. д.

Не оставались без внимания перспективы сотрудничества с САСШ и на белом Юге. В сентябре 1919 г. Нератовым было решено составить делегацию в Америку – не столько для того, чтобы заручиться поддержкой правящей элиты САСШ (малорезультативные встречи с Вильсоном Львова и Чайковского были известны), сколько для осведомления общественного мнения заокеанской державы о подлинных целях и задачах Белого движения, а также для достижения каких-либо экономических выгод. Нератов считал, что «САСШ – при настоящих условиях – единственный искренний друг России». Причины такого «оптимистичного» заявления заключались в «политической безопасности дружбы с этой великой державой и ее экономические выгоды. Не только «одесская неудача» Франции и закулисная подрывная работа Англии на Кавказе и в Туркестане сеяли недоверие к двум нашим главным союзникам в мировой войне, но и то обстоятельство, что Франция с появлением на политическом горизонте Польши… возвращалась к традиционно полонофильской политике в ущерб России, а Англия – к традиционной англо-русской вражде на всем протяжении азиатского Востока. Таким образом, в Европе мы теряли помощь Франции, а в Азии – согласие с Англией. Надо было искать могущественной поддержки вне Европы и вне Азии. Ее можно было ждать только от Америки (говорить о Японии, вследствие проявленного ею корыстного интереса к Дальнему Востоку России, не приходилось)…Русско-американская дружба не могла иметь опасные политические последствия, так как Америка тоже в тихоокеанском вопросе искала точку опоры против японского натиска на Азиатский материк… Судя по имевшимся в дипломатической канцелярии сведениям, именно в это время (начало осени 1919 г.) деникинская делегация с предложением длительного русско-американского союза могла вызвать горячий отклик у американцев. В экономическом отношении Америка была богатейшей страной после войны, из которой она извлекла материально все выгоды, не испытав ни в коей мере военных разрушений. Накопленные за время войны капиталы могли быть обращены с наибольшей выгодой для России именно в европейскую и – еще больше – в азиатскую ее часть, причем это не грозило теми политическими последствиями, которые влекло за собой внедрение немецкого, английского и даже французского капитала. Ни о каком «экономическом засилье Америки» не могло быть и речи. Географическая удаленность Америки от России была лучшей гарантией невозможности установления там экономической монополии САСШ».

Такова была точка зрения представителей дипломатических ведомств Юга России. Традиционные, типичные для XIX – начала XX в., опасения российской дипломатии относительно «враждебности» или «неискренности» государств Старого Света и Японии не возникали – пока – в отношении Нового Света. Существовала еще одна – «социальная» – причина развития контактов с Америкой. Нератов, полагая, что внедрение американского капитала в промышленность России не связано с политическим риском, считал «не только безопасным, но и желательным появление в России американского инженерного технического персонала, при этом как на самых высших инженерных и предпринимательских ролях, так и в качестве квалифицированной рабочей силы. Иммиграция верхушки американского рабочего класса в Россию имела бы, по мнению Нератова, и политически воспитательное, оздоровляющее значение, с одной стороны, внедряя в самую толщу русского рабочего класса американские технические приемы работы, и, с другой стороны, насаждая дух политической индифферентности и навыки антисоциалистического индивидуального высокого положения американского рабочего». «Американизация» российской промышленности для ее «оживления и интенсификации» с помощью американских инженеров и технологов и как гарантия от «большевизации» российских рабочих была достаточно оригинальной в то время идеей. Все это «являлось откликом общеэкономических тенденций деникинского окружения, которое боролось не только с большевизмом, но и с социализмом, считая последний самой вредной системой экономического миросозерцания».

Делегация во главе с членом ЦК кадетской партии, профессором государственного права, специалистом по системе местного самоуправления, П. П. Гронским, была окончательно сформирована к декабрю 1919 г. Выехавшая из Ростова-на-Дону незадолго до эвакуации из него Особого Совещания, и отправившаяся в Париж из Новороссийска в феврале 1920 г., делегация так и не смогла «добраться» до Вашингтона. Поражение ВСЮР на Кубани, отступление в Крым и приход к власти генерала Врангеля, ориентировавшегося на сближение с Францией, сделали неактуальной перспективу сближения южнорусского Белого движения с САСШ. Делегация была расформирована. Что касается ожидаемой поддержки Америкой Белого движения, то она была отнюдь не безусловной. Не озвучивая планов широкого вмешательства в экономическую и финансовую сферы, американская элита и общественное мнение твердо ставили условия «демократизации власти». Показательна в этом отношении встреча членов российской делегации в Париже с экономическим советником президента Вильсона, председателем Международного комитета по изучению последствий мировой войны, профессором Шотуэллом. Считая несомненным интерес в Америке к российским проблемам, снабдив делегацию списком своих знакомых, которые могли бы, по его мнению, помочь в «активной печатной пропаганде» идей Белого движения, он предостерег делегатов от излишнего акцентирования будущей формы правления в России. «Мы не хотим вмешиваться в ваши внутренние дела или навязывать вам республиканскую форму правления, но говорим открыто, что реставрация царизма непопулярна и никогда не будет популярной в широких кругах американского народа», – заявлял Шотуэлл. «Мы желали бы видеть Россию республиканской и демократической». На правомерный вопрос одного из членов делегации о возможности восстановления монархии «демократически избранным» Учредительным Собранием и о «примерах совмещения монархии с демократическими принципами в Англии, Бельгии, Скандинавских королевствах» Шотуэлл заметил: «Конечно, есть монархии и монархии, да и далеко не все республики демократичны, взять хотя бы Советскую Россию, но у американского народа с русской монархией связаны столь неприятные ассоциации (очевидно влияние на подобную оценку устоявшихся стереотипов о российской монархии, как системе, при которой господствуют ограничения прав и свобод и сильно влияние антисемитизма. – В.Ц.), что этот, якобы внутренний, русский вопрос может отразиться самым неблагоприятным образом на русско-американских отношениях». Таким образом, говорить о «невмешательстве во внутренние дела» при подобной постановке вопроса о признании Российского правительства можно было бы с большой долей условности. Что же касается признания советской власти, то здесь оценка Шотуэлла оказалась довольно определенной: «Считая большевизм антидемократичным и, следовательно, абсолютно вредным для России, американцы никогда не признают советское правительство, сколько бы большевизм ни просуществовал» (признание СССР произошло только в 1933 г.).