– Мотивированность данного решения, вызванного опасениями «контрреволюционного восстания» в Иркутске, была существенно преувеличена.

– Следственные действия в отношении Колчака не были доведены до конца, а в отношении Пепеляева они вообще не производились. Несмотря на наличие «судебных полномочий» у ревкома, никаких действий, имеющих даже подобие суда, в отношении Колчака и Пепеляева не производились.

Это что касается конкретно принятых тогда решений. Помимо этого, необходимо учитывать также следующее:

– Политико-правовые системы РСФСР и правительств, определенных как «белые», в 1917–1922 гг. практически полностью исключали друг друга, отличаясь четко обозначенной непримиримостью к своему политическому противнику. На этом основании невозможно судить о неких «общих» для белых и красных политико-правовых нормах на тот период, равно как и судить о правых и виноватых.

– Вынесенные «белыми» вердикты в отношении представителей советской власти, членов РКП(б), партизан и подпольщиков находились в правовом поле юридических норм, устанавливающих незаконность образования советской власти, преступность действий ее сторонников и сотрудников, а также санкционирующих особый порядок управления территориями, на которых вводилось «особое», «чрезвычайное», «военное» положение.

– Категории «военных преступлений», существовавшие на тот момент, применялись в отношении правонарушений, совершенных по отношению к армиям и населению других стран, а не жителей одного государства, хотя бы и расколотого Гражданской войной. К иной категории относились преступления, связанные с несением «военной службы» (мародерство, дезертирство и др.).

– Аналогично относительным и спорным является понятие «государственная измена» в отношении противоборствующих сторон Гражданской войны.

На основании вышеизложенных позиций представляется возможным осуществить реабилитацию адмирала А. В. Колчака как жертвы политических репрессий в рамках существующих правовых норм (закон «О реабилитации жертв политических репрессий»). Тем более очевидно данное решение в отношении В. Н. Пепеляева.

Конечно, все перечисленное выше имеет лишь юридическую трактовку. На деле же предстоит, видимо, еще большая работа по разъяснению того очевидного принципа, что Гражданская война – это война народная, массовая война. Война, в которой одна часть народа (некорректно говорить, лучшая или худшая) ведет непримиримую борьбу против другой части народа…

Гражданская война по праву считается самой страшной из войн. И дело не только в ее братоубийственном характере. Один из ее признаков – отсутствие точного учета тех потерь, которые несет население прежде единого государства. Российская Гражданская война тому яркий пример. До сих пор неизвестно и, наверное, никогда не будет известно точное число погибших «красных», «белых», «зеленых», просто мирных жителей, обывателей, убитых и ограбленных безо всяких политических причин, а в результате элементарного бандитизма, грабежей и разбоя. Не поддается учету количество погибших в результате эпидемий, голода. В очень многих регионах отсутствовала реальная, сколько-нибудь устойчивая власть и не велся элементарный учет погибших и родившихся. Приблизительное количество жертв до сих пор исчисляется примитивным способом сравнения советских переписей 1920-х гг. с предреволюционными переписями (посредством вычитания или сложения двух соответствующих показателей).

Тем более некорректно, мягко говоря, приписывать погибших в годы Гражданской войны на территории Центральной России – «красному террору», Юга России – «деникинским бандам», а в Сибири и на Дальнем Востоке – «кровавому режиму колчаковщины». Сводки белой контрразведки, воспоминания участников большевистского и эсеровского подполья, повстанцев, не говоря уже о газетных сообщениях с той или другой стороны, изобилуют в большинстве случаев округленными, нередко субъективными цифрами погибших, а порядок цифр может колебаться от нескольких сотен до десятков или сотен тысяч.

Проводить на основе данных весьма субъективных источников исследования «красного» и «белого» террора можно только с оговорками, а уж делать оценочные выводы о том, «кто больше убил», – не только некорректно, но и цинично (как минимум).

Аналогично спорным является, например, тезис о «расстреле Колчаком» членов Учредительного Собрания в декабре 1918-го (известно, что в результате офицерского самосуда, а не по мифическому «приказу Колчака») был убит один реальный депутат – Нил Валерианович Фомин (бывший, кстати, в 1918 году активным антибольшевиком и поддерживавшим выступление Чехословацкого корпуса), а членство в Собрании второго убитого вызывает сомнения (А. Брудерера, кстати, одного из организаторов антибольшевистского выступления юнкеров в Петрограде 29–30 октября 1917 г.). Уместно вспомнить и двух убитых в больнице в результате матросского самосуда (а не по приказу Совнаркома) двух кадетских лидеров, депутатов Учредительного Собрания – А. И. Шингарева и Ф. Ф. Кокошкина.

Или уж совсем анекдотичный выверт о том, что «собакам в Сибири дают кличку «Колчак» (на «просторах Интернета» это стало, как ни странно, еще одним «аргументом против» реабилитации Верховного правителя). Но, во‑первых, собака – друг человека. Во-вторых, дать такую кличку собаке с агрессивным характером – тоже, наверное, неплохо. Такая собака и врагов к дому не подпустит, и на охоте хозяина защищать станет. Так что ничего зазорного, по большому счету, в этом нет.

Увековечивать же память адмирала русского флота и, безусловно, выдающегося полярного исследователя (достаточно сравнить, например, результаты экспедиции капитана Седова, память о котором сохранялась и в СССР и не оспаривается до сих пор, с реальными результатами экспедиций Колчака) – необходимо, нужно. Очевидно и то, что память Верховного правителя Российского Государства, общепризнанного всеми белыми силами, также должна быть увековечена, коль скоро в современной России всерьез даже не поднимается вопрос о демонтаже, например, памятника Ленину на Октябрьской площади (последний монумент «вождю мирового пролетариата» в СССР, посвященный 70-летию «Великого Октября» в 1987 году). Если речь идет о «перезахоронении», «перенесении» некрополя у Кремлевской стены в новое, специально выделенное, достойным образом подготовленное и оформленное место, то это не «кощунственное глумление над памятью предков», а, по сути своей, развитие идей начала 1950-х годов о создании некрополя «великих людей», о котором я упоминал в начале книги[81].

В более «глобальном» ключе – любая власть (и красная, и белая) столкнулась бы с теми проблемами, которые оставила после себя Гражданская война. Одинаково касались и «красных», и «белых» не решенные в начале ХХ века проблемы российской жизни: многоукладность экономики, крайне слабая транспортная и социальная инфраструктура, низкий уровень культуры населения (не путать с уровнем грамотности), низкая производительность труда и т. д., и т. п.