Однако нападение на тюрьму и концентрационный лагерь не застало военные власти врасплох; они были к этому подготовлены. К станции Куломзино были быстро двинуты правительственные войска: казачьи части и полевая артиллерия. Около 10 часов утра между правительственными войсками, среди которых была небольшая часть чешских легионеров, и мятежниками завязался горячий бой. В ход были пущены пулеметы и полевая артиллерия, расположившаяся против станционного поселка и обстреливавшая укрывшихся в станционных зданиях большевиков. У восставших были только ружья и пулеметы, ибо их попытки разграбить в городе склад оружия успехом не увенчались. После пулеметной подготовки казаки окружили и атаковали восставших. Последние сначала сильно защищались, стреляя в упор в атакующих, но вскоре, терпя большие потери, стали отступать за линию железной дороги. Часть их разбежалась. Однако большую часть бунтовщиков удалось окружить и загнать в железнодорожное депо, где их разоружили. К вечеру 22 декабря мятеж был подавлен. Город еще с утра был объявлен на осадном положении, и власть перешла в руки военных. Взятых в плен с оружием в руках судили военно-полевым судом.

По проверке задержанных оказалось, что руководители боя, комиссары, в том числе Михельсон, успели скрыться. В результате кровавой схватки на стороне восставших было много потерь убитыми и ранеными. Это объясняется отсутствием у восставших артиллерии и тем, что они были окружены. Бывшая на стороне правительственных войск артиллерия быстро решила судьбу боя. Крайне озлобленные казачьи части жестоко расправлялись на месте боя со своими врагами. Командирам отдельных частей стоило большого труда остановить расправу с пленными большевиками. Той же ночью по распоряжению командующего войсками были учреждены два полевых суда – на станции Куломзино, на месте боя, и в г. Омске, в котором в течение дня и ночи на окраинах были задержаны отдельные группы восставших, стрелявшие в правительственные отряды. Согласно опубликованным вскоре официальным данным, при подавлении мятежа в Омске по приговору военно-полевого суда было расстреляно 49 человек, приговорено в каторжные работы и в тюрьмы 13 человек, убито во время подавления беспорядков 133 человека. В Куломзино же по приговору военно-полевого суда было расстреляно 117 человек, оправдано 24 человека, убито при подавлении мятежа 124 человека. На стороне правительственных войск было потерь: 24 убитыми, 35 ранеными. Чехов было убито 7 человек, ранено 18.

В момент поднятия бунта в Омске находились, кроме чехословаков и сербо-румын, следующие части союзных войск: батальон английской пехоты, под командой полковника Уорда, две бригады канадской пехоты. Полковник Уорд, он же начальник британской военной миссии, узнав ночью о происшествии, по собственной инициативе двинул часть своего отряда в главную ставку и личную квартиру адмирала Колчака на набережной Иртыша. Эта охрана была вскоре по желанию адмирала снята. Отряд чехов и сербов своевременно занял железнодорожный мост, концентрационный лагерь и иностранные миссии. Канадские войска держали нейтралитет. Впрочем, в их услугах не было никакой надобности.

На следующий день, от имени начальника гарнизона г. Омска был распубликован приказ, в котором предлагалось всем бежавшим из тюрьмы явиться обратно в трехдневный срок (Д. Раков в своей брошюре удостоверяет, что срок для возвращения был дан однодневный. Однако официальными документами устанавливается трехдневный срок). Возвратившимся добровольно гарантируется безнаказанность, так как побег признавался вынужденным. Неявившимся же в указанный срок приказ грозил расстрелом на месте задержания. Та же кара предусматривалась для хозяев квартир, где бы беглецы по истечении срока были обнаружены.

Вместе с большевиками указанные выше лица разбрелись по городу к знакомым. Они выжидали там результатов восстания. Когда выяснилось, что большевики проиграли свою ставку и военные власти жестоко наказывают участников мятежа, для бежавших встал вопрос – как быть? В городе шли повальные обыски, особенно в подозрительных квартирах, и дальше оставаться укрытыми становилось опасным. Некоторые из бежавших: Феодорович, Нестеров, Филипповский, Иванов, Сперанский и Владыкин не пожелали вернуться в тюрьму и скрылись из Омска. Другая же часть, а именно: эсеры Девятов, Кириенко, Фомин, Барсов, Саров, Локотов, Павлов, Лотошников, Подвицкий и социал-демократы Маевский и Брудерер решили вернуться в тюрьму, доверяя опубликованному приказу, гарантировавшему их безопасность. Их родственники в день распубликования приказа обращались по этому поводу через близких им местных кооператоров к министру юстиции Старынкевичу и другим начальствующим лицам и спрашивали, как поступить. Они получили успокоительные заверения в том смысле, что арестованные могут вполне спокойно вернуться в тюрьму и что им ничто не угрожает. Старынкевич помимо того уверил, что после наступления некоторого успокоения и выяснения их непричастности к мятежу многие из арестованных будут совершенно освобождены за отсутствием серьезных оснований к их дальнейшему задержанию. В тот же день Девятов, Фомин, Кириенко, Маевский, Брудерер и др. добровольно явились в тюрьму и были рассажены по камерам.

Казалось, ничто не предвещало рокового конца и все кончится для них благополучно. Но в создавшихся на тот момент в Омске условиях можно было ожидать всяких эксцессов. Правительство адмирала Колчака пришло к власти всего месяц тому назад. Оно еще не успело закрепиться. В его распоряжении не было надежных военных сил. Омский гарнизон состоял преимущественно из казаков и добровольческих частей, сформированных казачьими офицерами. Так называемая атамановщина играла тогда доминирующую роль.

Самоопределившиеся военные единицы всегда представляют опасность для нормального государственного порядка, особенно когда им самим приходится его поддерживать. Но в данном случае приходилось начать строить государственность, опираясь именно на эти самоопределившиеся отряды. Если отрешиться от всякой предвзятости, то нужно признать, что новая власть, воцарившаяся в Омске 18 ноября, была главным образом, обязана своим успехом этим казачьим офицерам, легко сбросившим членов «Директории» и расчистившим путь для адмирала. Вполне понятно, что новое правительство, не обретшее еще ни внутренней, ни внешней силы, находилось как бы в плену у казачьих атаманов и было вынуждено с ними считаться, особенно когда дело шло о защите безопасности правительственной резиденции. Выше я упомянул, что казачьим частям, так называемым отрядам особого назначения, приходилось все время на своих плечах выносить тяжесть борьбы с внутренним врагом. Вполне естественно была повышенная нервность их начальников и введенных в бой казачьих масс, которые действительно проявили необычайную жестокость при подавлении мятежа.

Атмосфера в Омске накалялась. В военных кругах росла ненависть к социалистам-революционерам, объединившимся с большевиками в борьбе с правительством. Черновская грамота (декларация-обращение В. М. Чернова с призывами сопротивляться Колчаку, упразднившему Уфимскую Директорию. – Прим. В.Ц.) и беспримерная подпольная агитация эсеров безусловно содействовали мятежу 22 декабря, хотя эсеры сами открыто не выступили, предоставив совершить кровавое дело несчастной распропагандированной кучке солдат и рабочих; этой массе и пришлось жестоко расплатиться. Естественно и понятно было доведенное до высших градусов чувство возмущения эсеровскими лидерами у казачьих атаманов, как и вообще у военных. И если от армейских офицеров, под влиянием воспитанной в себе дисциплины и достаточной культурности можно было ожидать подчинения своих личных чувств требованиям закона, то атаманы этим требованиям удовлетворяли в значительно меньшей степени. Казачьи атаманы представляли собой готовых на личное самопожертвование, но, к сожалению, людей больше волевых импульсов, чем разума, культурности и дисциплины. К тому же они были проникнуты безудержной жаждой мести по отношению к коммунистам и социалистам вообще. Они считали необходимым уничтожить «головку» как большевизма, так и эсеровщины, не соображаясь ни с какими указаниями государственной мудрости и политической тактики. Они рассуждали примитивно, по-военному: социалисты в подполье опаснее крупных воинских частей, открыто вступавших с ними в бой, и поэтому мы стремимся их уничтожить. Можно сколько угодно осуждать этих людей за такую примитивность образа мыслей и кровожадность. Но это был факт. Если удалось избегнуть кровавых эксцессов в ночь ноябрьского переворота, прошедшего в мирной обстановке, то теперь, когда страсти разгорелись, когда запахло кровью и порохом, предотвратить эксцессы было уже не в человеческой власти: тем более что в дни подавления мятежа правительство бездействовало и власть принадлежала военачальникам.