— Вам н-нечем з-заняться, м-м-мастер Чабб? — спросил он.

— Н-н-нет, с-с-сэр, — с самым невинным видом передразнил его Чабб, а его дружки захихикали.

Кит при случае защищал Саймона и был добр к нему наедине, но он оказался между двух огней и метался между своими друзьями и новичком, которому должен был покровительствовать. Он постоянно старался изолировать его от них, но это было трудно, поскольку они вместе ходили на молебен, спали и ели. Дважды ему приходилось отвязывать Саймона от кровати, чтобы тот мог попасть на уроки.

Ему нравилось, что Саймон никогда не жалуется и не плачет.

— На самом деле они не такие плохие, — говорил он вопреки логике, когда они выуживали куртку Саймона из бочки, куда опорожняли ночные горшки. Он пытался подыскать своим друзьям оправдание. — Просто ты их еще не знаешь. Когда ты познакомишься с ними поближе, то увидишь, что они такие же, как я.

— Не такие, как ты, — возразил Саймон. Он так редко что-либо говорил, что Кит попросил его повторить свои слова.

И тогда Кит возразил:

— Нет, они такие же, как я, а я — такой же, как они.

— Нет, — твердо заявил Саймон.

Кит почувствовал раздражение.

— Откуда ты знаешь, какой я? — спросил он.

Саймон пристально посмотрел на него, потом ответил:

— Ты как мотылек, который меняет окраску на коре дерева.

Это было самое длинное предложение, которое он произнес за все время их знакомства. Кит знал, каких мотыльков он имеет в виду — ему приходилось видеть их на деревьях возле своего прежнего дома. Они меняли окраску в зависимости от фона. Он пристально взглянул на Саймона, удивляясь тому, как много тот видит, но не успел он заговорить, как зазвонил колокольчик, призывая каждого из них в свой класс.

К концу этой долгой, ужасной недели настоятель послал за Китом.

Кит чуть не застонал вслух. Он не успел за эти дни позаниматься чем-нибудь дополнительно, и в нем искрилась надежда, что настоятель отказался от своей идеи. А когда тот снова пропустил инспектирование школы, прислав записку, что болен, Кит начал надеяться, что в конце концов ему не нужно будет объяснять, почему он не хочет дополнительных занятий.

Теперь он тащился по лестнице, поднимаясь в комнату доктора Ди. К двери по-прежнему была прикреплена записка, но Кит знал, что не сможет просто уйти.

— Входи, — сказал настоятель, когда мальчик постучался.

Кит отворил дверь. В комнате было темно и душно, пахло сожженными травами. Настоятель только что встал с постели, накинув свое одеяние поверх ночной сорочки. Кит вгляделся в него. Настоятель выглядел просто ужасно: лицо было желтоватое и осунувшееся, глаза горели лихорадочным блеском.

— Подойди, — произнес он хриплым голосом. — Дай мне на тебя посмотреть.

Киту не хотелось подходить к настоятелю слишком близко. От него исходил затхлый запах старости. Взяв костлявыми пальцами Кита за подбородок, он приподнял его лицо и заглянул в глаза. Через минуту Кит отодвинулся.

— У меня было мало времени… — начал он.

— Теперь это неважно, — сипло ответил настоятель. — Расскажи мне о себе.

— Что? — спросил удивленный Кит.

В школе никто никогда не расспрашивал детей об их жизни. Это было неписаным правилом. Правда, каким-то загадочным образом все ухитрялись все знать.

— О твоих родителях, — сказал настоятель, усаживаясь и указывая Киту на стул.

— Мои родители умерли, сэр, — натянуто ответил Кит.

Настоятель кивнул с таким видом, словно именно этого и ожидал.

— Они были католиками, не так ли?

Кит еще больше напрягся. Что же это такое, что-то вроде религиозной инквизиции?

— Меня определили в эту школу, — сказал он, — чтобы воспитать в истинной вере.

Губы настоятеля скривились в каком-то подобии улыбки.

— Очень правильно и достойно. А кто тебя сюда привел?

Кит предпочитал не задумываться на эту тему.

— Прежний директор, сэр, Уильям Чэддертон. И еще Мистер Картер.

Настоятель кивнул.

— А у тебя нет официального опекуна?

— Мой опекун — школа, сэр.

Доктор Ди снова кивнул.

— У твоих родителей нет родственников?

Кит покачал головой. К чему клонит настоятель? Его вопросы пробудили мучительные воспоминания. Киту еще не было семи лет, когда его отобрали у матери и посадили на лошадь Оливера Картера, и они скакали галопом всю дорогу до школы, более двадцати миль. Всю свою жизнь он будет вспоминать, как пахло от этой несущейся галопом лошади.

Настоятель внимательно на него смотрел.

— Ни у матери, ни у отца не было братьев или сестер, — ответил Кит.

— Ах, вот как, — выговорил настоятель и сложил вместе кончики пальцев, все еще не отрывая взгляда от Кита.

— Это все, сэр? — спросил Кит, отвечая на его взгляд.

Настоятель поднялся и обошел вокруг Кита — сначала в одну сторону, потом в другую. Он взял в руку локон Кита и, кажется, понюхал его.

— Ты знаешь, что такое Великий Ритуал, Кит? — пробормотал он.

И Кит сразу же почувствовал, что ему не хочется оставаться в этой комнате с доктором Ди. Глаза настоятеля были огромными и черными, и от него исходил какой-то необычный запах. Кит отпрянул.

— Мне нужно идти, — заявил он.

— О нет! — возразил настоятель каким-то чужим голосом.

Киту казалось, что он повернулся, но как выяснилось, он все еще стоял лицом к лицу с настоятелем.

— Мы еще не закончили, Кит.

И Кит обнаружил, что не может пошевелиться. Язык его не слушался, на лбу выступил пот. Настоятель сделал к нему шаг, потом другой. Кит изо всех сил пытался высвободиться. Настоятель улыбнулся.

— Это ритуал, который нужно совершать в определенное время, — объяснил он. — Предпочтительно в новолуние. Ты знаешь, Кит, когда это?

И Кит сразу же обрел дар речи.

— Я не хочу знать о ритуалах! С меня довольно! Я больше не хочу сюда приходить!

Настоятель стоял совсем рядом, и Кита тяготил запах, исходивший от него.

— Ты мне что-то недоговариваешь, Кит?

Кит смотрел в бездонные черные глаза. «Откуда он знает?» — подумалось мальчику. А потом: — «Он знает?»

— Может быть, какая-то тайная печаль, — прошептал настоятель. — Бремя, которое тебе не с кем разделить.

«Он знает», — решил Кит, и его рука невольно потянулась к лицу.

— Я могу помочь тебе раскрыть эту тайну, Кит, — предложил настоятель, и сердце Кита пронзила острая тоска. — Мы можем работать вместе, Кит. Разделенная печаль — это печаль, уменьшенная вдвое. Но ты должен работать вместе со мной, Кит. Я не могу работать один.