беспомощным. Хватит ли у него сил дать отпор, если старый перс попытается его задушить?

– Сколько я проспал? – спросил он.

Гольшан пробормотал что-то на своем родном языке.

– Я дал тебе напиток – вино с маковым соком, – когда зашивал раны. Ты… сопротивлялся… не мог усидеть на месте. Порез возле шеи был неровный, требовалась твердая рука. Если бы ты вернулся ко мне недель через шесть, я бы убрал нитки, но кто знает, где мы оба будем тогда? Что? Ах да. Вы пришли на Кипр как воры и пираты позапрошлой ночью. Это твой третий день на острове.

– И… – Перикл посмотрел в черные глаза, такие темные, что радужка сливалась со зрачком. – Мы захватили остров? Мы удержим крепость?

У него вдруг мелькнула ужасная мысль: что, если он – пленный, а охранник – стражник гарнизона?

Прежде чем ответить, лекарь церемонно наклонился и сплюнул на пол.

– Вы – хозяева Кипра. Сегодня. Пока великий царь не предложит вашему вождю столько золота, чтобы он утонул в нем.

Он говорил с насмешкой, которая, однако, сменилась замешательством, когда Перикл, морщась от боли, рассмеялся.

– Ты думаешь, твой царь предложит золото спартанцу? Ох, не могу. Не могу смеяться… больно. Давай, пусть попробует. Увидишь, как Павсаний погрузит все его золото на корабль, выведет корабль в море и утопит. Или придумает что-то еще, столь же забавное. Давай, развлеки нас разговорами о выкупе.

Стук подбитых сандалий возвестил о возвращении гоплита, который, войдя в комнату, первым делом оглядел раненых и с облегчением убедился, что за время его отсутствия перс не обезумел и никого не прибил. Лекарь закатил глаза.

– Вставай, сынок, – сказал гоплит. – Тебя спрашивает Кимон.

С приглушенным стоном Перикл поочередно скинул ноги с ложа, поднялся и только тогда обнаружил, что, кроме повязок, на нем ничего нет. Гоплит, казалось, не придал этому значения, но Перикл поискал взглядом и увидел стопку чистой одежды рядом с кучей щитов и шлемов. А вот кописа, который он с успехом применил в коридоре, видно не было. Скорее всего, нож забрал Кимон. Было бы неплохо заполучить у спартанцев другой такой же, но как это сделать, если деньги им не нужны?

– Помоги мне одеться, – приказал он.

Лекарь Гольшан, не раздумывая, сделал шаг вперед и удивленно вскинул брови, когда гоплит, услышав командный тон, которому Перикл научился у отца, сделал то же самое.

Вдвоем они завернули Перикла в цельный кусок бледно-голубого полотна, заколов его на плече бронзовой булавкой. Перикл поднялся. Чувствовал он себя намного лучше, хотя и огорчился, когда, привычно опустив руку, не нашел ничего там, где обычно висел на поясе меч. Он разочарованно постучал пальцами по талии.

* * *

Зал, в который вошел Перикл, мог бы находиться в царском дворце, но никак не в крепости. Сын Ксантиппа вряд ли мог бы сказать, что именно ожидал увидеть, но уж точно не полы полированного мрамора, ступая по которым он как будто шел по подошвам собственных ног. Его поразили увенчанные золотом колонны и потолок, расходящийся каменными лучами, будто птичьими крыльями. Подняв взгляд, Перикл вспомнил, как в детстве разрезал ворону и, рассматривая на свету кости, удивлялся тому, как сложно все устроено.

Вдоль стен стояли гоплиты, но ни покоем, ни тишиной зал его не встретил. Подойдя ближе, Перикл услышал звенящий звук, как будто кузнец бил по наковальне. В дальнем конце зала собралась толпа, человек двести или больше. Ему хватило одного взгляда, чтобы узнать соотечественников. И с первого же мгновения он ощутил их гнев и ненависть, пропитавшие, казалось, сам воздух, проступавшие в их жестах, в резком тоне голосов, слышных в промежутках между звонкими ударами, и в неразборчивых словах.

Не имея возможности пройти по залу своей обычной уверенной походкой, Перикл пересек его, прихрамывая и жалея, что у него нет костыля вроде того, что был у Аттикоса на Скиросе. Костыль пришелся бы кстати, поскольку нога уже разнылась и боль становилась острее с каждым шагом. Мало того, он обнаружил, что вспотел, и вспомнил предупреждение Гольшана, что пот может скиснуть.

Память – упрямая штука. Перикл не переносил лекарей, особенно тех, что работали на поле боя. С теми, кто копается в товарищах, происходит что-то нехорошее. Вид этих мясников, крадущихся по полю после окончания боя и отыскивающих воинов в не самом лучшем состоянии, вызывал отвращение. В любом случае он пожалел, что был недостаточно резок с лекарем и даже благодарил его, как последний дурак. Этот человек был его врагом.

Приблизившись к толпе, Перикл увидел Павсания в красном плаще. Спартанец и его стражники стояли на сооружении, напоминающем помост, на ступеньку выше над полом. Павсаний опирался на подлокотник позолоченного трона. Рядом с ним прорицатель Тисамен наполнял вином кубок. Таким сердитым и даже злым Перикл никогда его не видел. И вообще, никто здесь не радовался, не торжествовал, как будто греки проиграли битву, а не выиграли.

Перикл протиснулся сквозь толпу. Здесь рана пошла ему на пользу; люди расступались, увидев его повязки, растрепанные волосы и бледность. Кимона и Аристида он заметил раньше, чем они заметили его. Стратег и архонт разговаривали о чем-то, и лица у них были такие же мрачные, как у Тисамена, и даже еще мрачнее. Проследив за направлением их взглядов, Перикл остановился и обнаружил в центре собрания две совершенно разные группы. Где-то поблизости снова звякнуло, и он, приглядевшись, понял наконец, в чем дело.

Шеренга персов – две женщины и четверо мужчин – стояли на коленях, склонив голову. Над ними высились гоплиты в полном боевом облачении и с обнаженными мечами. Картина эта отозвалась неясным воспоминанием с колышущимися на ветру занавесками и комнатой в бледно-голубых тонах. Перед глазами возникло еще одно видение: следы крови на полированном полу. Он снова зажмурился, сопротивляясь накатившей волне головокружения, а когда открыл глаза, рядом уже был Кимон.

– Рад тебя видеть. Поправляешься? Ты там немного бредил.

– Все будет хорошо, – коротко ответил Перикл.

Прозвучавшее в вопросе Кимона беспокойство почему-то задело его, хотя по спине струился пот, а икры горели, словно их окунули в кипяток. Раны получил не он один. Перикл решил не подавать виду, какой бы сильной ни была боль. Здесь был Аристид, человек, знавший его отца и стоявший рядом с ним на поле Марафона. Он не шипел и не стонал из-за нескольких швов, когда рядом страдали другие. Кимону хватит и этого. Не сказав больше ни слова, Перикл снова повернулся к разворачивающейся у него на глазах сцене.

За шеренгой коленопреклоненных персов разместилась вторая группа – из восьми