– Уже скоро, – уверенно заявил Миша, указывая в сторону торчащей из молодого, не разросшегося толком березового перелеска ржавой решетки здоровенной, метров в десять-пятнадцать размахом, антенны. – Километра три-четыре максимум. Мне как ориентир указывали, что незадолго до места будет заброшенная воинская часть. Вот она.

Спорить сложно, армией от этой конструкции, пусть и давно брошенной хозяевами, за версту разит. Пусть и ржавая насквозь, пусть на одну сторону скособочившаяся, пусть через нее уже молодые деревца в рост прут, но, как ни крути, осколок былого величия и мощи.

– Интересно, это что вообще такое? – негромко, будто у самого себя, спрашиваю я. – Приемная, передающая?

– Радиолокатор, – уверенно отвечает услыхавшая меня Яна. – Вернее, антенна обзорного радиолокатора большой дальности.

– Здоровенная какая…

– Разумеется, – пускается она в объяснения. – Тут ведь как: чем больше линейные размеры антенны по сравнению с длиной волны, тем острее диаграмма направленности и тем точнее можно определить азимут на цель. Впрочем, там все сложнее, но это если объяснять на пальцах…

Я в очередной раз, мягко говоря, прифигел сего числа. Вот такое слышать от семнадцатилетней симпатичной девчонки – реально разрыв шаблона. От девушки с такой внешностью в прежние годы можно было ожидать разве что легкомысленного щебетания о брендовых шмотках и популярных певичках или певцах. Понятно, сейчас у нас времена куда более суровые… Но вот такие мини-лекции даже меня, ко многому привычного, напрочь из колеи выбивают.

Яна, по моей обалдевшей физиономии все понявшая, стушевалась и замолчала. Зато Миша активизировался. Его тоже понять можно. Все равно до последнего момента он хоть и был уверен в словах тех, кто ему про схрон рассказывал, но… Слова – они слова и есть. Шлыкову вон тоже верили, когда в Мантурово отправляли. И что вышло? А тут первое зримое подтверждение правоты – очень приметный ориентир. Вот и повеселел парень, заулыбался, шуточки немудреные отпускать начал. А до этого шел серьезный, сосредоточенный.

Да и остальные, предвидя близкое окончание пути, зашагали бодрее и быстрее. Все ж таки какие бы молодцы они ни были, привычки к многодневным пешим переходам у них все равно нет. Ничего, наверстаем. Идти нам еще не один день, хотя… В общем, думаю, много «гулять» нам все-таки не придется. А четыре километра – это вообще не расстояние, меньше чем за час дойдем.

Гусево оставили давно. Я за годы после войны такие вещи определять научился. Думаю, тут к моменту ядерных ударов уже и не жил никто, ну, или доживал свое десяток древних стариков. Таких умирающих деревенек тогда хватало. Было когда-то крепкое хозяйство, жили люди, может, и не сильно богато, но и не бедствовали, это по домам центральной усадьбы хорошо видно: ладные были домики и не так уж давно построенные. А потом сельское хозяйство накрылось медным тазом вместе с Союзом, канадское зерно, австралийская кенгурятина и американские «ножки Буша» оказались дешевле собственных, и все, умерла деревня. Молодежь уехала в город, туда, где хоть что-то заработать можно было, имущество да технику совхозную что распродали, а что и разворовали да на цвет- и чермет сдали. И все. И только брошенные хозяевами дома стоят, недобро на редких визитеров пустыми темными провалами окон таращатся.

Как я определил, что оставили деревню еще до войны? Причем задолго до нее, лет за десять-пятнадцать? Да по тому, что тут слишком многое на месте. После войны выживший народ все ничейное очень быстро собрал да попрятал на черный день, нового-то еще долго не сделают. И где тогда брать, если вдруг понадобится? Только из собственных запасов. Тут же в домах и оконные рамы на месте, и двери, пусть и совсем прогнившие сейчас. А что это значит? Что даже в первые, самые тяжелые годы добытчики-мародеры этим побрезговали. Значит, уже тогда были они гнилые насквозь и ни на что не годные. Первый признак поселка, брошенного людьми задолго до ядерной катастрофы…

– Вон туда нам, – прерывает мои размышления Миша, – в школу.

Еще один признак, что когда-то Гусево было местечком небедным. Школа. Судя по внешнему виду, в начале семидесятых по типовому проекту построенная, двухэтажная, из красного кирпича, с высоким цоколем и большими окнами. Хорошая школа, я сам в далеком детстве учился в похожей на эту, будто сестра-близнец. И спортзал тут есть, и столовая, и даже тир для стрельбы из «мелкашки» в подвале. Правда, в мое детство уроки НВП[33] уже успели признать ненужными и отменить, а тир превратили в еще одну кладовку. И если построили когда-то в Гусево такую школу, значит, детворы в деревне было много.

Вот в школе входные двери неведомые мародеры сняли и унесли. Были они тут большие, высокие и, скорее всего, металлические. Такие за несколько лет в труху не сгниют, а значит, еще вполне могли кому-то в хозяйстве пригодиться.

Входим в полутемный холл первого этажа. В классах и коридорах, уверен, сейчас светло – окна тут большие, а вот в холле окон мало, поэтому темновато. Отсутствие стекол в рамах и входной двери сказалось: на стенах здоровенные пузыри отошедшей краски, с потолка свисают лохмотья грязно-серой штукатурки, повсюду плесень, а кое-где, ко входу поближе, уже и мох в рост попер прямо на потрескавшейся кафельной плитке пола. На стене рядом с дверью, на которой еще сохранилась темно-бордовая табличка с тусклыми золотистыми буквами «Директор школы», криво висит большой прямоугольник разбухшей и расслоившейся толстой фанеры. Пары букв не хватает, отклеились и валяются теперь среди прочего мусора на полу, но читается легко: «Расписание уроков». Под ногами хрустят мелкие осколки кафеля и стеклянное крошево. Судя по тому, как все выглядит, люди здесь не бывали уже несколько лет.

– Куда нам, Миш? – подает голос Яна.

– На второй этаж, в актовый зал.

Вот тут мародеры явно побывали и поработали. Некогда стоявшие в зрительном зале ряды кресел аккуратно (именно аккуратно, не кое-как «с мясом» из пола выдрали – отвинтили осторожно) демонтировали и вынесли. На грязном, вздувшемся от сырости полу только многочисленные отверстия от болтов крепежа остались. Тяжелого бархатного занавеса, который тут точно когда-то был, тоже нет. Как нет и софитов освещения сцены. И снова никаких следов варварского погрома, снято все бережно, явно для себя люди старались. Все технические лючки на сцене открыты. Под всеми – пустота, думаю, если зайти сейчас в кинобудку, там тоже только голые стены обнаружатся, как и в радиоузле, который тоже рядом. Кто-то тут очень ответственно подошел к своей работе.

– В библиотеке тоже пусто почти, – заглядывает в актовый зал из коридора поотставшая от нас Яна. – Только пара сломанных стеллажей и пара десятков уж совсем порванных книжек. Наверное, они такие были уже, когда забирали все, вот их и не взяли. Остальное подчистую вынесли.

– Или все вывезли еще до войны, когда школу закрыли, – возразил я, впрочем, без особой уверенности.

В те годы целые заводы бросали, что называется, как есть, что уж про небольшую сельскую школу говорить?