Когда Нергуй-Хаан сказала, что Юункан заболела и что вам нужна новая служанка, всё на кухне замолчали, начали переглядываться. Кто-то предложил тянуть жребий. Я посчитала, это глупо и недостойно, и вызвалась сама. Почему они вас боятся?

Самрат громко засмеялся и пригубил рома.

– Ещё бы им не бояться, когда трёх предыдущих слуг я приказал обезглавить, а четвёртая предпочла заразиться лишаем и сама отправиться на тот свет, лишь бы я до неё в конце концов не добрался.

– Те девушки сегодня?

– Ага.

– А почему вы приказали их казнить? – девушка снова сидела у ног своего владыки, с присущей касарийкам скромностью сложив руки на животе.

Тонгейр молча наблюдал, как тонкие серые и чёрные линии на лице новой служанки вьются симметричными узорами по её скулкам, подчеркивая умные заинтересованные глаза, глядел на замазанные белилами полные губы, красивый, хотя и с небольшой горбинкой носик с полосами, идущими от внутренних уголков глаз.

Он протянул руку и провёл большим пальцем по остренькому белому подбородку Надашди.

– Всегда удивлялся, сколько времени нужно вам, женщинам, чтобы так разукраситься? Даже свою жену я никогда не видел с чистым лицом. Хм… Красота касариек поистине удивительный феномен. Она подобна загадке, которая прячется за слоями белил и полосами краски, как тайна, которую хочется раскрыть и оставить сокрытой.

– Они были ведьмами? – Надашди не отстранила лицо, безропотно позволяя самрату задумчиво водить пальцем по её лицу. – Служанки.

– Да, – самрат тронул выбеленную губку. – Их поймали на кладбище. У обеих в руках по корзинке с костями младенцев. Кто знает, для чего они их собирали? Уж не для чего-то хорошего. Обе врали, что это куриные кости, которые они несли голодным псам, но я ведьм узнаю с полувзгляда, а пытки делают всё остальное. Мука вовсе не обязана быть изощрённой, чтобы ведьма призналась, но иногда, как с той второй без волос, даже пытарю приходится придумывать что-то эдакое, чтобы развязать чародейкам язык. Знай, Надашди, истинный Бог всегда даст невиновной сил выдержать даже самую жуткую боль, а Малам покидает своих прислужниц за секунду до признания. Та, первая, созналась в колдовстве, едва её окунули голую в прорубь, а вторая терпела до полуночи. Дай-Гуру пришлось переломать ей все кости в позвоночнике прежде, чем она признала вину.

– А если бы она промолчала?

– Тогда он бы её убил – из милосердия, разумеется, и она бы получила душу как мученица. Но девка предпочла остаться с Блудницей. Вот теперь и сидит у её ног, облизывает туфли из кожи нерождённых – и будет лизать целую вечность.

На улице послышался шум. Кричали воины кадерхана, послышался военный клич. Служанка вздрогнула и посмотрела в сторону окна.

– Не пугайся, – успокоил её самрат. – Это Гзар-Хаим собирает всех на площади.

– Вчера я обрабатывала рану у него на руке. Он сказал, его укусил горный волк, когда он с воинами возвращался из кузни у Китореса с новым оружием.

– Так повязка – твоя работа?

– Моя.

– А он мне не говорил. А что волк?

– Гзар-Хаим отдал его шкуру Нергуй-Хаан на отделку сапог для ваших дочерей.

Самрат хмыкнул.

– Принеси ещё рома.

Его задумчивый взгляд устремился в дальний угол комнаты, где на грубом столе из куска гематита на сшитых вместе шкурках белок стояло шесть круглых урн из чёрного мрамора с белыми и золотыми прожилками. Надашди как-то, идя по коридору, видела, как Тонгейр подходил к этим ёмкостям и клал руку на каждую из них, молча проводя пальцами по отполированным крышкам.

– Что в них? – нерешительно спросила она, отследив отрешённый, обращённый внутрь взгляд.

Самрат молчал. Пляшущий в камине свет играл на его жёстком, словно выдолбленном в камне лице и отбрасывал на стену причудливую тень. Он молча поднял руку, чтобы служанка замолчала, и показал на свою правую ступню.

– Разотри.

– А ром?

– Оставь.

Служанка кивнула и сунула обе руки под покрывало к щиколотке самрата. Его нога была холодной и сухой, как у покойника.

– У тебя тёплые руки.

Надашди скромно улыбнулась, отвела взгляд в сторону и начала разминать ледяную стопу.

Было тихо, как в гробнице, только огонь уютно потрескивал в камине. Надашди смотрела вниз и не видела, как взгляд самрата перешёл с урн на неё. Служанке было невыносимо жарко и душно. Дешёвая шерсть нагрелась от огня, жгла и щекотала кожу. По спине струйками тёк пот и собирался в пятна на одежде. Дышать!.. Хотелось поскорее закончить работу и высунуться в окно, подставив лицо ветру и снегу, и вдохнуть морозной свежести касарийского вечера, но на её лице не проявлялось даже намёка на какое-то недовольство.

По пересечённому полосками виску побежала дорожка пота. Торчащие из-под капора тёмные волоски – то ли чёрные, то ли русые, то ли пепельные – скрутились в кудряшку, которую захотелось накрутить на палец.

Самрат наклонил голову набок. А ресницы у Надашди – длинные-длинные, до бровей, загнутые, тёмные. Только нос с горбинкой, как мозоль после побоев. Видать, побивал её муженек, прежде чем медведь обглодал его косточки, и шрам небольшой под краской у губы видно и на виске.

Побивал, ох и побивал. Знать, и на теле у неё таких шрамов с десяток, не считая тех, что на стопах её появились до свадьбы.

Надашди подняла глаза и заметила, как самрат любуется ею. Засмущалась, улыбнулась, отвернула лицо.

Вдруг Тонгейр поднял голову и прислушался.

– Что-то случилось?

– Она идёт, – с горечью произнёс самрат. – Я слышу шорох её юбок.

– Кто?

Дверь в душные покои с тихим скрипом отворилась, словно сама по себе, из коридора пахнуло морозной стужей и запахом сырости вперемешку с горячей смолой. Комната внезапно наполнилась странным ощущением, будто внутри неё вздымалась тяжёлая океанская волна, мощь, густеющая в полумраке. Воздух стал осязаем. Огонь в камине вдруг заискрился, заплясал, извернувшись в ярком всполохе странных фигур. Затрещали поленья.

Самрат не обернулся.

Надашди поспешила встать, поправила юбку, поклонилась хозяйке, попятилась назад и осталась стоять у сундука с покорно опущенной головой.

Выбеленная краской рука с длинными пальцами легла на плечо Тонгейра.

– Явилась.

Перстень из колчедана, нанизанный на указательный палец, сверкнул в свете пламени.

– Я знаю, что ты приказал палачу отсечь головы обеим только со второй попытки, но, как видишь, послушал он меня.

Меганира обошла мужа спереди. Белые холодные пальцы скользнули по щетинистому подбородку.

– Заплатила ему?

– Нет.

– Его право, если хочет работать бесплатно, тут я ему не хозяин, – пожал плечом самрат, выражая полное безразличие к решению палача.

– Нет, – медленно помотала головой сардари и нагнулась.

Сапфировые, страшные, будто в них жило само Зло, глаза ведьмы оказались напротив глаз Тонгейра. Широкие зрачки смотрели на него, как две дыры, на дне которых шевелился умирающий зверь. Озноб прошиб плоть самрата, в груди до боли сжался комок. Надашди увидела, как он изменился в лице. Решительность, уверенность и наглость в одно мгновение уступили место испугу и бессильной злости.

– Нет, – тихо, почти промурчав, как ласковая кошка, повторила сардари.

Голос её был полон сумрака и власти.

– Ты снова допускаешь одну и ту же ошибку, моя любовь. Ты пытаешься всем доказать, насколько велик Тонгейр Свирепый, Сын Трона. Насколько он силён и жесток. Ты убиваешь, мучаешь и предаёшь. Ты великий воин, бесстрашный правитель. За время своего правления ты замучил и сжёг больше ведьм и колдунов, чем живёт во всем Ангеноре. Но я Дочь Трона. В моих жилах течёт кровь Иинмарин и Чарны. Ты можешь унижать меня, оскорблять в присутствии других правителей и королей, пускать им пыль в глаза, и я позволю тебе почувствовать твоё величие, но помни, любовь моя: меня твои люди боятся больше.

Глава 10 Ягнята, гарпии и змеи

Он пришёл рано утром. Вошёл тихо, осторожно ступая по ковру совсем без шума, словно по воздуху, как привидение, тайный любовник, а единственным звуком, что выдал его присутствие в покоях, был шорох плаща. Алая накидка Ловчего свисала с его плеч,