Это смерть простолюдинов, а Гаал не крестьянин.

– Откуда мне знать? Но пусть радуется, что кому-то вообще есть дело до того, как долго он будет мучиться. Ему даже к ногам привяжут камень, чтобы веса хватило. Иначе верёвка натянется и будет ломать его шею медленно, а мне встречались такие казни на островах. Мерзкое зрелище. Тот бедняга упал в люк, но был тощий, одна кожа и кости, так, что его шея ломалась с минуту, и он всё понимал и чувствовал. Это всё равно что медленно сворачивать шею. С натугой, а потом хруст! И все. Тело становится мягким, по ногам течёт моча, кишки испражняются. Так всегда бывает с покойниками. Ни тебе красивых песен, хора всех святых и света, о котором говорит «Четырёхлистник», ничего. Одна физиология и отвратительная вонь. Кузина, а ты знаешь их – тех, кого казнят?

– Нет, – помотала головой Ясна. – Только Гаала.

– А ты?

Влахос кивнул.

– Вот, даже предатель их знает. Видимо, будущее предательство располагает к тому, чтобы узнать свою жертву поближе. Тебя это возбудило?

– За языком следи.

– Мой язык покоя не даёт? – Дитя игриво прикусило кончик языка. – Сказать, что я ещё им делать умею?

– Уймись.

– Их казнят завтра в полдень, – Дитя обернулось к Ясне. – Всё будет видно из твоего окна. Хочешь посмотреть?

Ясна молча помотала головой.

– А я прослежу, чтобы посмотрела. Это ждёт и тебя, если бабуля додолбит папеньку своими требованиями. Хотя, – Дитя будто задумалось, приложив палец к губам, – нет, в этом случае тебя задушит Влахос.

Королевские дети одновременно посмотрели на Ловчего. Тот привстал на подлокотниках, тонкие змеиные губы скривились. И без ответа всё было понятно, но Дитя решило не останавливаться.

– Знаю, прелат к тебе приходил с этим предложением намедни. Мол, придуши её гарротой, чтобы те графы на Севере заткнулись, а мы сочтёмся. Скажем, что это стражник напился и отомстить решил Осе за веру в ложных богов, а ты не успел её спасти. Хотел помочь, а она уже мёртвая прямо тут, на кровати. Отмучилась, бедняжка. Отец, конечно, покричит, выгонит какого-нибудь козла отпущения, назначенного прелатом, из города, может быть, перед этим наказание назначит в десять ударов плёткой, а ты в стороне, будто герой, и прелат в долгу не останется. Может, и ускорит твое свидание с Мелантой, может быть, даже уговорит отца её отпустить. Ты думал над его предложением, м-м?

– Думал.

– Так что ж кузина-то ещё живая? Впрочем, знаю. Отец Симоне придумал план с Негердом и подделкой доспехов Ловчих. Придумал истребить целый город преданных его богу людей, какое уж тут доверие, правда? Уж, конечно, прелат бы слова своего не сдержал. Он и тому святоше, отцу Ипатию или как там его, обещал похлопотать перед кардиналом, да тот до сих пор ждёт да облизывается на новую должность. Представляешь, как ему повезло? – Дитя потеребило ножку кузины, обращая на себя её внимание ещё больше. – Незадолго до нападения на Негерд дёрнуло нашего дьячка с Приграничья идти в Паденброг клянчить у короля милостыню на монастырские нужды, да по пути вдруг наткнулся прямиком на отцовскую армию во всей красе псевдоловчих нарядов. Испугался, на колени упал, как в храме перед святыми, начал о пощаде молить командира, говорить, в чьих подвалах и сундуках в Негерде больше всего денег лежит, только б его на голову не укоротили. Его и кинули в яму, а отцу в Торхил, где мы досиживали последние дни, весточку направили срочную: мол, и что делать со святым человеком? Прелат и прибрал его к рукам, мол, вот тебе карта, показывай, где в вашей стене проход в город, чтобы армии короля круги вокруг Негерда не нарезать. Наисвятейший и ткнул в карту ногтем, даже не раздумывал, не колебался ни секунды. Вера верой, но со шкурой-то расставаться неохота, да ещё и сам прелат грех ему отпустил и наобещал с три короба за благое дело. Жители же Негерда, по его заверениям, ну, разумеется, только те, что верили в Единого Бога, сразу души обретут, как мученики, и сольются с Ним самим, а остальных как неугодных еретиков, само собой, поглотит вечная тьма чрева Малам, да так им и надо, сами виноваты. Святому отцу тому, ты знаешь, сразу полегчало. Ни страха, ни беспокойства за недавних соседей – будто бабка отшептала. Так и ходит до сих пор за святейшеством, подлизывается, напоминает об обещании, прыгает перед ним, как щенок, так бы и лизнул его в нос. Хорошо хоть, не писается от восторга. Так бы и ты ждал жену свою до Великого дня, Ээрдели. Ты отцу нужен у ноги, послушный, а не свободный где-то там, готовый отомстить за пять лет ожидания. Так что ты подумай, получишь ли ты желаемое, если всё-таки вытряхнешь из легата место, где находится Грот.

Раздался тихий стук.

– Да? – обернулось на звук Дитя.

На пороге с подносом в руках стояла Данка.

– Я принесла обед, ваше высочество, – поклонилась она всем присутствующим, стараясь не смотреть на Влахоса. – Я могу войти?

– Входи, – бодро ответило Дитя, игнорируя тот факт, что обращались не к нему. Данка вошла и поставила поднос на прикроватный столик. Она сразу заметила и заплаканные глаза Ясны, и испуг, и свежие синяки.

– А мне что-нибудь принесла? – Дитя по-девичьи, даже как-то по-детски непосредственно и несколько манерно упёрлось руками в край кровати и выгнуло спину, посмотрев на Данку через плечо. Светлые глазки горели, как у озорного ребёнка, узревшего возможность выклянчить угощение.

– Я не знала, что вы будете тут, ваше высочество. Если вы голодны, я что-нибудь вам принесу.

Данка застыла в нерешительности, сложила руки на переднике и опустила лицо. Влахос смотрел на неё исподлобья. Того человека, который совсем недавно дневал и ночевал рядом с ней, заботился, утешал и защищал, больше не было. Вместо него на карле, по-хозяйски развалившись и подперев рукой челюсть, сидел совершенно неизвестный ей мужчина, чужой и зловещий.

– Подойди.

Данка заколебалась.

– Давай, – Дитя протянуло ей руку. Данка подошла.

– Повернись. Не съем я тебя. Ну? Да, вот так. И вовсе она не костлявая, – обратилось высочество к Ловчему. Рука больно ухватила Данку за бедро. Девушка оскорблённо охнула и отпрянула в сторону.

– И там всё на месте. Данка, а ты носишь панталоны? Кошмарное изобретение нашей эпохи. Оно настолько суровое, что укрощает грешную плоть с лютостью самой грубой власяницы. Влахос! – воскликнуло Дитя, схватив Данку под юбкой за ногу. – Она их носит, а ты говорил, что нет. Врунишка. Да-да, мне наш Бродяга всё про вас рассказал. Ой, ты что, обиделась? Я говорю что-то неприличное? И носом зашмыгала. Влахос, видишь, до чего девушку довёл? – Дитя взяло руку Данки и прижало к щеке. – Совсем эти мужчины всякий стыд потеряли, правда? Ничего не понимают, что говорить можно, а что нет. Как начнут хвастаться да в подробностях говорить о любовницах и их местечках, что, куда и как оно. Стыдно! Стыдно, Влахос. Видишь, девочка плачет.

– Можно мне уйти? – попросила Данка, пытаясь сморгнуть слёзы.

– Что же тут стыдного? Я вот тоже со слугами развлекаюсь. По крайней мере, им обоим так кажется. Только оба целоваться не умеют. А ты умеешь?

– Ты уймёшься или нет? – с угрозой прохрипел Ловчий, привстав на карле.

– А ты меня останови.

Данка выдернула руку из пальцев неприятного существа, но Дитя схватило её за юбку и снова притянуло к себе.

– Это потому, что я гораздо красивее, – под толстым слоем неаккуратно размазанной по лицу краски появились морщинки.

– Ройс? – рассвирепел Бродяга.

– И моложе. Влахос, она с тобой хотя бы раз от удовольствия кричала? Этого ты мне не говорил. Может быть, потому что не было такого? Знаешь, это нормально для девочки, которую отымело целое войско. Ты же… Ты же не ожидал, что она будет вопить твоё имя, как самая вульгарная шлюха из Миртового дома, и воздавать хвалы богам за пережитое