– Зачем ты это делаешь? – спросил Осипов. – Мастер Игры сказал, что впереди нет ловушек.

– Я ему не доверяю, – проворчал в ответ Орсон.

– Он еще ни разу нас не обманул.

– Но и всей правды тоже не сказал.

– Может быть, все дело в том, что мы не научились задавать нужные вопросы?

– Н-да, – Орсон поднял с пола пакет с лапшой, взвесил его на ладони и снова кинул вперед. – Здорово он тебе мозги-то промыл. Ты даже говорить его словами начал.

– При чем тут мои мозги? – недовольно пожал плечами Осипов. – Мне кажется, все дело в том, что у «серых» несколько своеобразная манера общения.

– А по-моему, все дело в том, что этот Мастер играет в какую-то свою непонятную Игру, используя нас в ней, как пешки.

– И все же какой вопрос он хотел услышать? – поинтересовался Брейгель.

– Никакой, – буркнул Орсон и на ходу подхватил с пола пакет с лапшой. – Это тоже была игра. Игра в Игре, как он выражается.

Биолог в сердцах швырнул пакет вперед и лучом фонаря отследил траекторию его полета.

– Плохо полетел, – сказал Камохин.

– Попробуй сам, – беззлобно огрызнулся Орсон.

Настроение англичанина снова упало ниже нулевой отметки. Хотя, казалось бы, с чего? Если верить Мастеру Игры, до выхода оставалось рукой подать. Сам Орсон подозревал, что причиной всему был странный, почти бессмысленный разговор с «серым». Ничего конкретного, сплошные намеки и полунамеки, аллюзии и метафоры. Как в фильмах Годара, которые биолог терпеть не мог. А вот его пассия в студенческие годы была истой поклонницей этого самого Жана-Люка. Ну и, конечно же, таскала на его фильмы своего ухажера. А тот, естественно, не смел отказаться. По многим причинам, которые, скорее всего, нет смысла перечислять, поскольку они и без того всем ясны. В темном зале смотреть было не на что, кроме как на экран. Поэтому молодой Крис Орсон прикладывал все усилия к тому, чтобы понять, что же там происходит. И временами ему даже казалось, что он вот-вот поймает нить повествования. И пусть ему даже не удастся постичь логику действий героев, он тем не менее сможет понять, чем они вообще занимаются. Но всякий раз его ожидало дикое разочарование. Как только герои фильма начинали разговаривать, у Орсона возникало стойкое ощущение, будто мозг его превращается в засушенный финик. За словами, которые произносили люди с экрана, он не мог уловить ни грана здравого смысла! Но и это еще не все! После просмотра нудной французской бредятины ему приходилось с умным лицом производить тщательный разбор всех его неоспоримых достоинств. После такого Орсон чувствовал себя даже не как выжатый лимон, а как вывернутый наизнанку носок, который неделю не снимали с левой ноги. И вот сейчас, спустя много лет после периода увлечения юной студенткой, которая, в свою очередь, была увлечена престарелым французским, с позволения сказать, кинорежиссером, Крис Орсон испытывал примерно то же самое чувство. Мастер Игры в его представлении являлся Годаром Сезона Катастроф. И, собственно, он бы ничего против этого не имел, если бы не суровая необходимость разгребать всю ту чушь, что нес этот вселенский постмодернист.

– Нужно было спросить его о сокровищах! – с досадой хлопнул ладонью по прикладу автомата Брейгель.

– Так бы он тебе и ответил, – язвительно усмехнулся Орсон.

– Ну, попробовать-то можно было! За спрос-то денег не берут! А вдруг мы, правда, упустили свой шанс?

– Шанс на что?

– Стать богатыми и знаменитыми!

– Зачем быть знаменитым, если ты богат?

– Не знаю. Но, как правило, одно без другого не обходится.

– Это потому, что все богачи страдают манией величия. Они полагают, что деньги придают им значимость и вес.

– Разве это не так?

– Деньги не способствуют зарождению даже минимального таланта, зато провоцируют развитие безумного тщеславия. Это я тебе как врач говорю.

– То есть тебя, Док, сокровища не интересуют?

– В чистом виде – нет.

– Ты предпочел бы найти золото в грязи?

– Не смешно, мой друг. Это даже на иронию не тянет.

– Я все равно не понял, что значит «сокровища в чистом виде»?

– Это значит, что меня может увлечь поиск сокровищ. Я могу испытать радость, нет, пожалуй, даже восторг, отыскав их. Но потом я, скорее всего, не буду знать, что с ними делать.

– Ты не лукавишь, Док?

– Ничуть. Мне вполне достаточно того, что я имею.

– Боюсь даже спрашивать, что же у тебя есть.

– У меня есть все, что мне нужно.

– Иногда все же хочется чего-то сверх необходимого.

– Излишества ведут к ожирению и подагре.

– Это ты как врач говоришь?

– Именно.

Орсон в очередной раз поднял с пола пакет с лапшой и собрался было кинуть его дальше. Но прежде, чем он успел это сделать, луч фонаря скользнул по стене, испещренной странными письменами, и вдруг утонул во мраке.

– Кажется, мы пришли.

Осипов посветил на другую стену.

– Там тоже есть проход.

– Мастер сказал, что мы должны повернуть налево.

– А что впереди?

Сразу три фонаря метнули свет вперед.

– Все тот же коридор.

– Интересно, как далеко мы ушли?

– Откуда?

– От того места, где мы спустились в подземелье.

– Думаю, что даже если мы все это время шли по прямой, то все еще не покинули пределов Монгольской Гоби.

– Спасибо за информацию, Док!

– Да не за что, дружище. Ты спросил, я ответил.

– А я все еще не вижу выхода.

– Знаете шутку про московское метро?

– Какую?

– В советские времена в московском метро повсюду были развешаны антисоветские лозунги: «Нет выхода», «Нет выхода», «Нет выхода»…

– Забавно. Но мы-то не в метро.

– И мастер обещал нам выход.

– Я ему не доверяю.

– Мы в курсе, Док.

Камохин подошел к левому проходу и посветил в него.

– Ну, и что там?

– Ничего нового.

– Может быть, посмотрим, что напротив?

– Мастер Игры сказал, что мы должны свернуть налево.

– Да кончайте вы! – возмущенно взмахнул рукой с зажатым в ней пакетом лапши Орсон. – Мастер Игры – то! Мастер Игры – се!.. Как дети, в самом деле!

Биолог поддернул лямку сумки на плече и решительно направился к правому проходу.

– Будь осторожен, Док, – предостерег его Брейгель.

– Знаю! Не мальчик! – Не останавливаясь, Орсон кинул в проход пачку лапши. – Видали! Нет там никаких ловушек!