– Что ж, тогда до свидания, – немного грустно сказала Родика.

– Да, до свидания, – сказал я, пожимая ей руку.

Прекрасная Родика. Она была так мила; если бы не ее отношения с дантистами, мы вполне могли бы оказаться созданными друг для друга.

– Могу я позвонить вам в Кишиневе? – спросил я, подумав, что в знак благодарности за помощь мне следует пригласить ее на ужин на следующей неделе.

– Да, – ответила она, широко улыбнувшись и тем самым выставив себя не в лучшем свете.

Почти с восторгом она аккуратно написала номер на листе бумаги и вручила мне.

– Спасибо, – сказал я. – Я позвоню.

– Надеюсь. Приятного аппетита.

– Ладно, до свидания.

Родика снова улыбнулась, а потом довольно застенчиво повернулась и пошла прочь. Я смотрел ей вслед; она уходила в мир своих родителей, в мир своей молодости. Заметил ли я, что ее походка слегка пружинистая? Истолковала ли она мою просьбу о номере телефона как дружеский жест, который нарушил однообразие скучного дня, или как знак того, что я – рыцарь с Запада в сияющих доспехах, готовый увезти ее в страну, где ресторанов больше, чем проблем? На углу она обернулась и увидела, что я все еще на нее гляжу.

– Надеюсь, вы отчистите брюки! – крикнула она, помахала на прощание и исчезла в узком проходе между зданиями.

Я опустил взгляд и увидел, что мои брюки в районе ширинки черны от резины автобусного запасного колеса. Это выглядело некрасиво, неопрятно. Будто я проводил свободное время с нездоровой изобретательностью. Может, поэтому Родика не стала сегодня представлять меня своим родителям:

– Это Тони из Англии. Он любит трахаться с колесами.

Это я. Всегда готов быть послом своей страны.

– Ну и как вам Старый Орхей? – спросил Адриан. Мы сидели на кухне в ожидании, пока чайник наконец закипит.

К моему облегчению, я успел проскочить наверх и сменить брюки до того, как столкнулся с членами семьи.

– Я не ездил в Старый Орхей. Я ездил в Орхей, – ответил я.

– Но Орхей же скучный.

– Да. Поэтому я и сел сразу на автобус обратно.

– Жаль, что вы не доехали до Старого Орхея.

– Угу.

– В Старом Орхее интересно.

Ладно, замнем для ясности.

На самом деле Адриан злорадствовал. Он понял, что попытка добраться до нужного пункта назначения обернулась полным провалом, а ведь утром я хвастался, что не знаю, что значит это слово. Мягко и скромно он доказал свою правоту. В неофициальном споре, который возник между нами, по поводу надежности моей позитивной философии, Адриан набрал ценные очки. А вечером его отрыв, который и без того был существенным, еще увеличился.

Поводом к тому послужил сольный концерт Рахманинова в филармонии, одном из концертных залов Кишинева. Пациент Дины, скрипач престижного городского оркестра, подарил ей два билета на вечерний концерт, и мне предложили составить компанию Адриану, если я не против. Пролистав свой ежедневник и выяснив, что, оказывается, этим вечером абсолютно свободен, я с радостью согласился.

Филармония оказалась еще одним образцом строгой советской архитектуры. В ней было холодно (ввиду отсутствия какой-либо обогревательной системы публике пришлось весь вечер просидеть в пальто), и, когда мы с Адрианом уселись на деревянные скамьи, возникло ощущение, что мы на школьном собрании, а не на музыкальном вечере. Единственными признаками эстетики были огромный канделябр, свисающий с потолка, и несколько не самых искусных портретов знаменитых композиторов на стене. Тусклый свет потускнел сильнее прежнего. Концерт начался.

Я не ценитель классической музыки, но, как оказалось, меня удивительно трогает живое исполнение. Концерт Рахманинова си-минор № 2 для фортепиано с оркестром лишний раз это доказал. Наслаждение доставляла не только страстная музыка, но и то, что мы видели, – наклоны в унисон струнных инструментов, экстравагантные движения пианиста и быстрые руки и мелькающая палочка дирижера. Это вдохновляло, захватывало, успокаивало, воодушевляло и преображало. Да, имелись изъяны в исполнении, а именно – музыканты не удосужились выучить ноты и играли по бумажкам, а вторая часть концерта оказалась бессовестно списана с хита Эрика Кармена «Совсем один» (Рахманинов частенько этим грешил – то же самое он проделал с темой к «Саутбэнк-шоу»), но я решил не обращать на это внимания. Все подошло к идеальному завершению, когда музыкант с тарелками, который весь концерт простоял с восхитительным спокойствием, наконец добил публику кульминационным крещендо, ознаменовав начало антракта. Уверен, спускаясь со сцены после трех ударов в тарелки за сорок минут, он думал: «Сегодня я великолепен».

– Тебе понравилось? – спросил я, повернувшись к Адриану.

– Здорово.

– Я тоже так думаю. Что теперь?

– Ну, мы подождем вторую часть.

– Мы пойдем в бар?

– Здесь нет бара.

– О. А как насчет мороженого? Хочешь мороженого?

– Здесь нет мороженого.

– О. Ну, кофе или чай должны быть?

Адриан покачал головой.

– А кто-нибудь продает программки?

Снова тот же жест.

– И что люди делают во время антракта?

– Ждут вторую часть концерта, – невозмутимо ответил Адриан.

Для меня это было нелепо.

– Ну, я не собираюсь тут сидеть, хочу немного пройтись. Идешь со мной?

– Зачем?

– Для разнообразия. Может, произойдет что-нибудь интересное.

– Я бы на вашем месте на это не надеялся.

– Нельзя так думать, Адриан. Если будешь так думать, то никогда ничего не произойдет. Я считаю, если думать в нужном направлении, кое-что может измениться. Посмотри на меня. Я собираюсь встать и побродить вокруг и думаю, что-нибудь интересное обязательно случится.

– Что, например?

– Не знаю. Может, встречу каких-нибудь знакомых. Или влюблюсь. Или приму участие в политических дебатах. Посмотрим. Хочешь со мной?

– Нет, спасибо. Я ничего интересного не жду.

– Ну, поглядим.

Я встал и пробрался между рядами через сидящих на своих местах людей, которые, похоже, разделяли мнение Адриана о том, что вставать в антракте – сущее безумие. Я вышел в фойе, надеясь увидеть вокруг оживленные толпы, обсуждающие представление. Никого. Только трое парней явно направлялись в туалет, а женщина в гардеробе сидела на стуле и разглядывала свои ноги, будто те транслировали телепрограмму. Я поднялся на пролет лестницы, но там человек в униформе строго покачал головой; это, вероятно, означало, что лестница наверх закрыта, так что я вернулся в фойе и стал ждать. Что-то должно было произойти. Хоть что-нибудь. Я же пообещал Адриану.