воплощением слова «посредственность», человеком чудовищно сварливого характера, которого ненавидели все сотрудники, включая музейную кошку Матильду. Единственным его настоящим талантом была способность манипулировать музейной бюрократией таким образом, что при всём желании никому выгнать его так и не удалось.

— Мы немного поживём у вас, вы не против?

Сева решил перевести разговор на более практичную тему. Сидевшая рядом с ним Маша широко зевнула.

— Конечно, конечно! Я приючу вас, мои юные друзья! Сегодня вы можете быть предоставлены сами себе, я вижу, как вы устали. Еду и крышу над головой я вам с удовольствием обеспечу, но вот чего в музее, к сожалению, нет, так это спальных мест.

— А это не страшно! У нас есть палатка и спальники.

Костя с восхищением посмотрел на брата — он бы никогда не догадался взять палатку, а Сева взял. Сева предусмотрительный, как мама…

На глаза навернулись непрошеные слёзы, и Костя отвернулся. Маша заметила это и положила руку на Костину коленку, и ему от этого сразу стало лучше.

— Какие вы предусмотрительные путешественники. Ну что ж, хорошо. Поставьте палатку там, где вам больше всего понравится — музей большой, вы можете ходить всюду.

Тут Тимофей Борисович вдруг нахмурился, как будто вспомнил что-то неприятное и важное.

— Но помните: вы в музее! Трогать экспонаты руками, залезать на них или творить с ними какие-то ещё непотребства категорически запрещено. И ещё. Если вы видите закрытую дверь — не открывайте её. Для вашей же безопасности.

Спорить никто из ребят не собирался, озвученные правила всех устраивали, и они пошли осматривать музей и решать, где поставят палатку.

Это было очень странным ощущением — ходить по музею и понимать, что они здесь одни. Чувство безопасности за толстыми каменными стенами быстро овладело всеми, и ребята ходили по Пушкинскому, осматривали интересные им экспонаты, болтали и шутили. Как будто всё было хорошо.

Костя попросил, чтобы они начали с Египетских залов — он совсем недавно посмотрел «Мумию», и ему все эти фараоны и жуки-скарабеи сейчас были особенно интересны. Жаль только занудный Сева, сославшись на просьбу Тимофея Борисовича, не разрешил ему залезть в настоящий саркофаг, который стоял под стеклом в первом же зале.

— Надо будет проверить, может, тут как в «Ночи в Музее»? — С надеждой в голосе обратился к брату Костя. — Может быть, тут тоже экспонаты оживают?

Сева улыбнулся, и за него ответила Маша:

— Надеюсь, что нет. Не хочу, чтобы пятиметровый голый мужик оживал. Мне и без этого неприятностей хватает!

С каждой минутой Маша нравилась Севе всё больше. Она была очень остроумной, она читала — как они быстро выяснили — те же книжки и любила те же сериалы. Костя убежал вперёд, и теперь они шли чуть позади него и обсуждали, у кого какая любимая серия «Друзей». В отличие от Кости, экспонаты их совсем не интересовали. Он же теперь шагал через анфиладу залов, останавливаясь и разглядывая всякие интересные штуки — например, гигантский парный барельеф орлов с лицами бородатых мужчин, который охранял выход из зала с искусством Ближнего Востока.

Костя немного задержался в зале, в котором за стеклом лежали всякие золотые штуки — экспонаты из коллекции Шлимана (он прочитал подпись), — а потом дошёл до последнего зала, в котором были уже какие-то совсем ему неинтересные глиняные сосуды и головы то ли из гипса, то ли из мрамора. Он вернулся обратно в зал с троянскими штуками, куда уже дошли Сева и Маша.

Пока ни в одном из залов никому ставить палатку не хотелось. Костя снова убежал вперёд, на разведку.

Выйдя из зала, посвященного «Эллинистическому и римскому Египту» — что такое «эллинистический», Костя ещё не знал — он наткнулся на запертые двери. Причём двери были не просто заперты, кто-то, очевидно, сам Тимофей Борисович, заколотил их большими досками. Косте сначала стало любопытно, а потом он пожал плечами и пошёл дальше осматривать музей.

Кончилось тем, что они, разумеется, поставили палатку рядом с «огромным голым мужиком» в зале, который назывался «Итальянский дворик» — это Сева уже помнил из их экскурсии. Как помнил, что это был не просто зал, а точная копия настоящего внутреннего дворика из какого-то там дворца в Венеции.

Ярко-жёлтая палатка смотрелась в музейном зале неожиданно органично, а когда Маша включила в ней фонарик на телефоне и палатка в сумерках стала светиться тёплым жёлтым светом, всем им стало приятно и уютно. Сева решил проблему со спальниками: оказалось, что их можно соединять друг с другом, и вместо двух отдельных в палатке теперь был один большой и тёплый — их общее гнездо.

За стенами музея на город спустилась ночь, сквозь стеклянный потолок Итальянского дворика ребята видели звёзды. Будто они и правда были в походе. Костя вдруг понял, что ужасно, смертельно устал. Сева с Машей сидели на красивой каменной лестнице и тихонько болтали, а Костя заполз в палатку, удобно устроился в углу спальника и крепко обнял Плюшевого Лиса Семёна. Он лежал и слушал Машу с Севой. Не подслушивал. Просто так получилось, что ему было слышно.

— А как ты у метро оказалась?

— Я там рядом в «Шоколаднице» пряталась последние дни. Когда всё началось, почему-то все наружу побежали, а я осталась — мне страшно стало выходить.

— Наверное потому, что у всех кто-то снаружи был…

— Ну да, наверное. В общем, я сначала испугалась, а потом прямо у окна заражённые начали людей есть. Вот я и сидела там. В «Шоколаднице» хорошо прятаться — еда есть, всё есть.

— А почему ушла?

— Невыносимо в одиночестве. Подумала, что рискну. Я хочу до дома добраться, вдруг папа с мамой там…

Она замолчала. Им обоим пришла в голову одна мысль — мысль о потерянном ощущении дома. Если сейчас не продолжить разговор, оба раскиснем, решил Сева.

— Ты тут живёшь где-то рядом, да?

— Не, я на «Семёновской» живу. Тут я рядом на занятия балетом ходила.

— Ой, класс! Ты любишь танцевать?

— Ненавижу! Не-на-ви-жу!

По удивлённому лицу Севы Маша поняла, что эти слова требуют пояснения или хотя бы контекста.

— Мама моя училась на балерину, мечтала о Большом театре, а потом встретила папу и забеременела мной. Вот я теперь за её мечты расплачиваюсь. Ну, точнее, теперь уже нет…

— А чем ты сама любишь заниматься?

— Программированием. Я щас Питон осваивала, думала маму убедить.

Бесшумной тенью в зал заглянул Тимофей Борисович. Он сдержал своё обещание и не приставал больше к ребятам с вопросами или разговорами. Он оглядел зал, одобрительно хмыкнул при виде палатки и ушёл так же бесшумно, как и появился.

Тем временем Сева начал рассказывать Маше про их план: про то, как они доберутся до вокзала, как дойдут по рельсам до дачи и бабушки с дедушкой.

Севины слова становились всё тише и тише, и наконец Костя крепко уснул.

Сева проснулся от оглушительного стука собственного сердца. По абсолютной непонятной причине весь его организм с пробуждением перешёл в режим тотальной паники: у него пересохло во рту и даже немного закружилась голова. Он начал оглядываться по сторонам. Рядом мирно спали Костя и Маша. Внутри палатки всё было в порядке, но Сева чувствовал, как липкий страх сжимает его сердце. Что-то не так. Но что?

Он вылез из палатки, стараясь никого не потревожить, и тут же столкнулся с Тимофеем Борисовичем.

Всё в том же костюме с бабочкой старик сидел на каменной лестнице и не мигая смотрел на палатку. Севе вдруг подумалось, что, кажется, Тимофей Борисович сидел тут всю ночь — это была довольно криповая мысль. В музее безопасно, но если