Лифты из шахт давно выломаны, людей в плетеных корзинах поднимают и опускают вручную. «Лифтеры» беспробудно пьяны, и потому люльки двигают рабы или сами жильцы. Вот и Рассольников сам тянул канат, его торопили сверху — кто-то хотел выйти из дома, а в трубу помещается лишь одна раздолбанная люлька.

— Он издевается над нами! — визгливо кричала пузатая матрона. — Мы опаздываем на прием!

— Да, мы очень спешим, — без энтузиазма вторил ей муж.

— Наплодили хилятиков! — вопила матрона. — Шагу не ступить! — Она не знала, что Платон — инопланетянин. Выражения были бы куда круче.

«Почему они не починят лифты? — с удивлением думал археолог, быстро-быстро перебирая руками. Он отнюдь не был хилятиком. — Здесь полно киберов. Ремонт будет стоить сущие гроши».

Он еще не до конца осознал, что для любой, даже самой пустяшной операции на Бочасте нужно собрать две дюжины разнообразных справок и дать на лапу десятку жадных чинуш. Запрещено все, что не прошло коридоры Канцелярии, — этот священный принцип соблюдался неукоснительно, и планета чахла на глазах. Лига Миров давно навела бы тут порядок, не находись Бочаста-Роки-Шиа в захолустье галактики. «Обречена на забвение» — таков приговор истории.

— А ты чего молчишь?! — набросилась матрона на мужа. — Опять за юбку прячешься?!

— Сейчас я его застрелю, — грозно пробасил тот, но не двинулся с места.

Но вот подъем подошел к концу. Рассольников перелез через замызганный борт корзины. На лестничной площадке к стене испуганно жались двое щуплых, полураздетых слуг. Нетерпеливо ожидавшая корзину матрона ущипнула супруга за жирный бок. И пучеглазый абориген в лопающемся на животе хитоне бросился на Платона с кулаками. Археолог взмахнул тростью и со свистом рассек воздух перед брюквиной его носа. Бочаец отшатнулся в испуге и пробормотал: — Гнусные инородцы…

Инцидент был исчерпан. Матрона мелко дрожала, все ее складки тряслись и плясали под туго натянутым шелковым платьем. Потом она кинулась в люльку и едва не проломила дно. Следом, кряхтя и охая, в корзину залез муж. Слуги схватились за канат. Едва корзина скрылась из глаз, они переглянулись, подмигнули Платону и начали хохотать. Впрочем, хохотали слуги беззвучно. Археолог стоял на площадке — заплеванной, покрытой толстым слоем окурков и пустых банок из-под джина с тоником. Об уборщиках здесь и слыхом не слыхали. Ни о железных, ни о сделанных из мяса и костей. Платон задел носком ботинка одну из банок, она с удивительной легкостью взлетела в воздух и упорхнула через бортик. Снизу донесся поток отборной межпланетной брани. Что-что, а высказываться на Бочасте умели изящно и доходчиво.

На всякий случай сверившись с микрочипом, Рассольников начал искать номер нужной ему квартиры.

На облезлых стенах имелось великое множество надписей. Платон узнал немало интересного о 'сексуальной жизни аборигенов; вот только номеров квартир было не видать. Надраенной бронзовой таблички с именем профессора Агурайца — тоже. Если когда и висела, давным-давно сдана на пункт приема цветных металлов. «Что же делать? — подумал археолог. — И спросить-то некого». На его счастье бронированная дверь одного из блоков приоткрылась с лязгом и скрипом, и бас осведомился на ласкающем уши космолингве:

— Украсть здесь больше нечего. Впрочем, вы не похожи на бомбера. Скорей уж — на заблудившегося туриста.

Сразу было ясно: собеседник Рассольникову достался интеллигентный.

— Добрый день. — Платон церемонно приподнял край соломенной шляпы с мерно гудящим вентилятором. — Не подскажете ли вы, где мне найти господина

Агурайца?

— Купите себе цыпокрыла и морочьте ему голову, — раздался из щели язвительный женский голос.

— Соня, перестань болтать ерунду, — укоризненно произнес бас. — Это же инопланетянин. Откуда ему знать?

— Простите, так какая из дверей принадлежит профессору? — наилюбезнейшим тоном осведомился Рассольников.

— Да моя, черт возьми! — тут не выдержал и бас.

— Здравствуйте, профессор! — с искренней радостью воскликнул археолог. — Я прилетел со Старой Земли. Меня зовут Платон Рассольников. Я буду зани…

Бронированная дверь с грохотом захлопнулась, так что он не успел договорить: «…маться раскопками».

Рассольников подождал минуты три. Пожалуй, профессор решил спрятаться, а вовсе не переодевается в манишку и фрак в честь дорого гостя. Пришлось постучать тростью в дверь, поскольку звонка не обнаружилось. В стене рядом с косяком двери открылась маленькая дверца, и Агураец пробасил испуганно:

— Кидайте свои фальшивки.

— Какие фальшивки? — не понял Платон.

— Моня, он плюет нам в душу, — подала голос язвительная Соня.

— Аусвайс давайте — я что, невнятно говорю?! — разозлился профессор. — Пачпортину, то бишь. Права водительские или еще какую подделку.

Очевидно, на Бочасте подлинные документы вовсе не водились.

— Теперь понятно. — Археолог не без трепета вынул из внутреннего кармана и кинул в черноту окошечка свой заграничный паспорт — электронную пластинку размером с мелкую монету, которая разворачивается под взглядом сапиенса в подробнейшую голограмму.

— И что?.. — раздался было бас и заглох. Земной документ предстал перед Агурайцем во всей своей красе. — Умеют же делать! — восхищенно воскликнул профессор, а потом довесил: — Если захотят.

Язвительная Соня на сей раз только хмыкнула, выражая глубокое сомнение в подлинности земного паспорта.

Когда Платон уже совсем отчаялся попасть внутрь, дверь наконец-то отворилась. Профессор Агураец походил на бывшего толстяка — в одночасье похудевшего и потому покрытого обвисшей дряблой кожей. Он был одет в аккуратно заштопанный женский фланелевый халат поверх ветхого полотняного костюмчика.

Язвительная Соня выглядывала из-за спины мужа. Это была сухощавая седая женщина неопределенных лет — в послеродовом корсете, венчавшем многослойное одеяние, в которое входили: вязаная кофта без передней части, короткий пеньюарчик, прикрывающий грудь, но не достающий даже пупка, и купальная простыня, обвязанная вокруг бедер.

Столь колоритных фигур Платон давно не видел. Разве что в Тибете — стране вечного маскарада. Правда, там была упорная стилизация под «золотой век», а тут… Рассольников перевел взгляд на лицо хозяина и сказал:

— Я могу войти? Не говорить же нам на пороге.

— Входите уж… — сконфуженно пробурчал Агураец. — Я ведь предупреждал, что красть больше нечего.

Профессорская квартира была хороша: монументальные серванты с выбитыми стеклами, вместо обоев — старые газеты, валяющиеся обломки стеллажей и груды книг с оторванными переплетами, обеденный стол, инкрустированный ценными породами древесины, одним концом покоящийся на штабеле треснутых кирпичей, а другим — на старых автомобильных покрышках, гнилые доски пола и остатки шикарного паркета у плинтусов… Следы былого величия и полная нищета.