– Спасибо! – поблагодарил физик.

Его палата находилась в самом конце коридора. Человек-паук мирно спал в кровати напротив, с головой накрывшись одеялом.

Следуя инструкции врача, Петр Николаевич сдал санитару все «неположенные» предметы, переоделся в приготовленную для него пижаму и тоже лег. В палате было сумрачно, тепло и пахло старыми тряпками.

Окно действительно закрывала массивная, сваренная из толстых металлических прутов решетка, сквозь которую в палату пробивался желтый свет фонаря. Физик устроился поудобнее, закрыл глаза и попытался забыться сном. Но спать не хотелось. Тогда он присел, облокотился спиной о стену, вытащил из кармана куртки, сложенной на стуле у изголовья, пачку писем и развязал бечевку.

Первое письмо, датированное февралем аж восемьдесят четвертого года, начиналось со слов: «Здравствуй, сынок! Вот наконец-то я нашел в себе силы тебе написать. Почти десять лет собирался, но никак. Не было сил… Но я решил, что обязан тебе рассказать про всю свою жизнь, чтобы ты сам рассудил – прав ли я или нет?!»

Когда-то Петр Николаевич уже пробовал прочесть это письмо, но так и не дочитал – мама очередной раз оказалась в реанимации, и дикое раздражение на человека, искалечившего ей жизнь, заставило отложить письмо на долгие годы в сторону.

Отца он почти не знал, обрывистые воспоминания раннего детства не представляли единой картины – высокий, красивый человек в черном костюме и шляпе, прогулки по осенним аллеям городского парка, перочинный ножик с костяной ручкой, запах сгорающих в костре сухих кленовых листьев, новогодняя гирлянда, игрушечная пушка, умеющая стрелять спичками, – вот, пожалуй, и все.

Уже после смерти мамы ее подруга тетя Лида в самых общих чертах, нарушая данное обещание никогда ничего не рассказывать об отце, все-таки кое-что рассказала. Из ее слов следовало, что отец познакомился с мамой, когда приехал из Москвы сюда в военный пансионат. Мама работала бухгалтером во Дворце культуры, там же, на танцах, они и встретились. Их роман был скоротечным, без каких-либо обязательств и перспектив. Тетя Лида считала, что отец к тому времени, скорее всего, уже был женат на другой женщине и не собирался ничего менять. Как только мама это узнала, сразу же оборвала порочную связь. Оборвать-то оборвала, но через девять месяцев родился Петя. Из роддома их забирала тетя Лида со своим мужем – дядей Мишей, по такому случаю потратившимся на такси, в ущерб мечте скопить на немецкий аккордеон. Через три года отец каким-то образом узнал о рождении сына и приехал. Мама не захотела его видеть. Отец купил для нее новый дом, трехлетнему Пете оставил наградной револьвер, дяде Мише подарил немецкий аккордеон, а сам исчез еще на несколько лет. Во время своего следующего появления отец добился от мамы возможности недолго пообщаться с сыном, но как только та поняла, что ребенок начинает к нему привыкать, опять настояла на разлуке. Отец на десятилетие растворился где-то в окружающем мире и больше не предпринимал попыток как-то наладить связь. Пока не пришло письмо. На тот момент мама была уже тяжело больна. Шестнадцатилетний Петя, со всей свойственной его возрасту бескомпромиссностью, закинул письмо на книжный шкаф, где оно пролежало среди старых журналов до его возвращения в родной город после окончания института и аспирантуры. Вернулся он не один, а со своей красавицей-женой. Именно она, приводя запущенный дом в порядок, и нашла недочитанное письмо. А чуть позже тетя Лида принесла еще стопку писем, присланных Петру Николаевичу, пока его не было. По-прежнему не желая ворошить грустное прошлое, он перевязал письма шпагатом и спрятал их за книгами в шкафу.

Правда, время от времени из глубин души физика поднималась тоскливая муть, и ему хотелось наконец вытащить письма и прочитать их. Но до вчерашнего дня он так и не решался.

В палату заглянул Рамиль Азымович с тонометром в руках.

– Ну как дела? – спросил он, присаживаясь рядом с физиком.

– Вспоминал всякое, – признался тот, закатывая на левой руке рукав пижамы. – Заполняю «белые пятна» на карте души.

Рамиль Азымович померил у Петра Николаевича давление, отложил прибор в сторону и извлек из нагрудного кармана шприц.

– Верхнее высоковато. Переворачивайтесь на живот, – приказал доктор и снял со шприца колпачок. – Я вам тут волшебный коктейльчик замешал. Утром спасибо скажете.

* * *

Первое, что увидел утром физик, было ожесточенно жующее лицо соседа. Изо рта его свешивалась мокрая бечевка. Засосав ее, Человек-паук мучительно сглотнул, вытаращил глаза и в два прыжка забрался на оконную решетку.

– Чего это ты? – толком не проснувшись, спросил Петр Николаевич.

Сосед еще плотнее прижался к решетке и замер.

Физик попытался нащупать лежавшие у изголовья письма и, не обнаружив их на месте, наконец догадался:

– Ты их сожрал?

Тело Человека-паука вздрогнуло и вновь окаменело.

– Это ж надо! Ты сожрал мои письма! – поникшим голосом констатировал уже очевидный факт Петр Николаевич.

Однако понимая, что предъявить претензии несчастному не представляется возможным, физик тяжело вздохнул и поднялся с кровати.

* * *

Рамиля Азымовича он нашел не сразу. В процедурной, ворча, тот сортировал какие-то папки.

– Совершенно ничего нельзя найти! Как я на пустом месте сделаю заключение! Ну молодцы!! Ну врачи!! – сетовал доктор на кого-то.

– Рамиль Азымович, – обратился к нему Петр Николаевич, – Человек-паук съел все мои письма!

– Сколько писем? – не отвлекаясь от работы, переспросил тот.

– Двенадцать. С конвертами! – ответил физик. – Понимаете, там вся жизнь моего отца! Я никогда в себе не разберусь, если не узнаю о жизни своего родного отца! Все мое подсознание в этих письмах!

– Двенадцать с конвертами?! – задумался врач. – Особой опасности нет. Он в прошлом году на Масленицу фармакологический справочник переварил. Вы думали, отчего у него язва?! Выхода не вижу. Но для очистки совести можно попросить медсестру отклизмовать. Хотя…

– Не надо клизму, – скорбно покачал головой Петр Николаевич, – не так должен был отец появиться в моей жизни. Не так!

– Ну так разберитесь в себе сначала, – крякнул Чаушев и обратился к пространству за спиной физика: – Простите, а вам кого?

Петр Николаевич обернулся и обнаружил дирижера с забинтованной рукой.

– Я тебя узнал!! – зловеще прошептал дирижер. – Четыре концерта сорвали! Ключица в двух местах, как молотком, раздроблена!

– Вы его знаете? – удивленно поинтересовался врач у напуганного Петра Николаевича.

– Произошло досадное недоразумение, – запинаясь, попробовал быстро обрисовать ситуацию тот. – Этот вот джентльмен Рашида Сардаровича обижал. Чучмеком обзывал!

– Чучмеком?! – заинтересовался Рамиль Азымович, – прелестно!

– Тебе какое дело?! – хамски оборвал его дирижер, обернулся и крикнул кому-то в глубине коридора: – Пацаны, ну-ка бегите сюда! Дело для вас образовалось!