– Удачи, – сказала медсестра. – Она перестала разговаривать.

Я вошла, и мое сердце екнуло.

Анна.

Она округлила глаза, но в них читалось смирение, будто она ожидала, что я приду, – ждала этого, хотела, чтобы ее поймали, уличили во лжи. У меня застрял ком в горле. Рот Анны был слегка приоткрыт. Ее напичкали таблетками.

Кожаные ремни прижимали ее узкие запястья к металлической койке.

– Это обязательно? – спросила я, не сводя с нее глаз.

– Чтобы не покончила с собой. Для ее же безопасности, – ответила сестра.

Я кивнула.

– Это твоя кузина? – нетерпеливо спросила женщина. – Она будто тебя узнала.

– Nein, – ответила я. – Я ее не знаю. – По щеке пациентки скатилась слеза. – Но на княжну она похожа.

Дверь за нами закрылась. Анна не сказала ни слова.

Пишу это в розовом саду Тиргартена, где я раскрыла свою тайну этой несчастной. Сейчас тут цветов нет, но зато никто меня не беспокоит. Я снова осталась одна. Может, я пришла сюда ковырять собственную рану, но я должна собраться с мыслями, а ты, дорогой, мой лучший слушатель.

Что сказать об этой сломленной девушке, которая была мне подругой? Чему можно верить в ее истории? Был ли этот Волков? Правда ли она сирота? Осмелюсь сказать – и я искренне в это верю, – что, какую бы паутину лжи она ни плела, ее боль настоящая. В этом я не сомневаюсь. В этом я узнаю себя. Простить ее трудно. Она воровка и обманщица. Но она боролась за свою жизнь. Поэтому я ее прощаю и надеюсь, что ты тоже ее простишь.

Твоя А.

На этом дневник заканчивается. Неспешно бредем через кладбище к моей машине, как вдруг Эван останавливается.

– я кое-что вспомнил, – говорит он.

– я думала, ты и так все помнишь.

– Почти все… – Эван поворачивается ко мне. – Самой известной самозванкой была Анна Андерсон. Когда она умерла, ДНК-тест показал, что на самом деле она была полькой – фабричной работницей по имени Франциска Шанцковская, однако многие ей верили. Ученые, родственники Романовых, биографы.

– Странно, – говорю я. – Третья Анна?

– Возможно… но я помню, что ее нашли в одном из берлинских каналов.

Округляю глаза.

– То есть Анна Ростова могла быть Анной Андерсон? Неужели Анастасия познакомилась с самой знаменитой самозванкой?

Эван пожимает плечами.

– Может быть. Она выдавала себя за осиротевшую русскую аристократку, потом встретила Анастасию, поняла, что обнаружила клондайк, и решила повысить градус.

Я хмыкаю. Если в этой истории будет еще один сюжетный поворот, мой мозг взорвется. Когда мы доходим до машины, я поворачиваюсь к Эвану.

– Как думаешь, почему она это сделала?

– Андерсон?

– Ну, не только она, наверно. Эти самозванки, кто они были – мошенницы, любительницы острых ощущений, сумасшедшие, травмированные?

Эван вздыхает и прислоняется к водительской двери, убирая руки в карманы джинсов.

– Все вышеперечисленное?

– Ты бы ее простил? – спрашиваю я. – Как Анастасия.

Он морщится, а я замечаю, что у него розовые губы, будто он только что съел фруктовый лед. Изгиб верхней губы углубляется в «V» посерединке.

– Вряд ли, – говорит он. – Не понимаю, как можно врать.

– Как можно врать?

– Да. И зачем.

– Хочешь сказать, ты ни разу в жизни не врал?

Он откидывает голову назад, размышляя.

– Нет, – уверенно говорит он.

– Даже о чем-то мелком?

Он качает головой.

– По-моему, ты врешь сейчас.

Он пожимает плечами.

– Можно сказать, что я верю в правду.

Телефон уведомляет о новом сообщении от Райана – он спрашивает, в силе ли план пойти в кино через десять минут. Говорю Эвану, что продолжим завтра. Он мрачнеет.

– Я завтра не могу, – говорит он. – Я теперь работаю.

Бью себя ладонью по лбу.

– Черт! Эван, деньги. Прости меня.

Когда он не попросил оплаты, я совсем забыла, что мы о ней договорились, – или, может, я надеялась, что он продолжил работу по другим причинам. Но теперь, когда он нашел другую работу, я почувствовала себя виноватой и разочарованной оттого, что завтра мы не увидимся.

Пытаюсь в уме посчитать, сколько я ему должна: сорок пять долларов за дневник, а мы прочли как минимум двадцать. Двадцать дневников – панически осознаю, что мы прошли почти половину сундука… и что я должна Эвану девятьсот долларов. А у меня всего четыреста.

– Ничего, – говорит Эван.

– Я заплачу при следующей встрече.

– Правда, это не важно. Увидимся в пятницу.

Через два дня, но кажется, что через целую вечность.

Он пытается открыть для меня дверь, но преграждает мне путь, приходится нырнуть под его руку, чтобы попасть на сиденье. На секунду мы оказываемся грудь к груди. Мой подбородок чуть выше его плеча: идеально для обнимашек. Возможно, он довольно низкий, или это я слишком высокая, но, когда я обнимаю Райана, никогда не знаю, куда девать голову.

Очередная эсэмэс, телефон дзинькает, смущая меня.

– Ладно, – говорю я через открытое окно. Дзинь. Еще одна. Поворачиваю ключ зажигания. – Я тебе напишу, – говорю я. Дзинь. – Свидания, – забываю сказать «до». Отъезжая, испытываю невообразимый стыд.

…Сырные палочки, чесночный хлеб, два вупипая, недоеденный гиро и пицца с грибами заполонили стол будки в конце зала «Афинской пиццы V»; Лайла что-то несет о драме между ее главными друзьями на «МайСпейс».

Когда я подошла к кинотеатру, они с Джошем уже были на месте. Райан не сказал, что они тоже будут. Мы с Лайлой хотели пойти на нового «Гарри Поттера», но, несмотря на удивленное восклицание Джоша, что «у Гермионы появились сиськи», в конце концов мы пошли на «Час пик 3».

Пока на экране взрывались машины и препирались Крис Такер с Джеки Чаном, я вышла в туалет, пытаясь поймать связь, что в кинотеатре практически невозможно. Если это та Анна, с которой моя прабабушка познакомилась в Берлине, я должна узнать, что собой представляла Анна Андерсон. Нахожу подтверждение наших догадок: Андерсон вытащили из берлинского канала 27 февраля 1920 года. Кратко о ней: большую часть жизни провела в больницах; некоторые ей верили, некоторые ее ненавидели; после смерти доказали, что она врала. Получается, Франциска Шанцковская, притворяясь Анной Ростовой, познакомилась с Анастасией Романовой, которая притворялась Анной Хаасе, потом сама притворилась Анастасией, потом прославилась как Анна Андерсон. Мне стало так грустно, что я решила просто вернуться в кино.

Однако я нашла одну интересную цитату и записала на обороте билета в кино ручкой, позаимствованной у продавца попкорна. Цитата великой княжны Ольги Александровны, сестры Николая и тети Анастасии. Ольга встретилась с Андерсон один раз и сказала следующее: «Мой разум не позволяет мне поверить, что это Анастасия, но сердцем я чувствую, что это она». Годами