И он выбрал время для этого.

Ринувшись вперед, он резко затормозил на мокром полу, рассчитывая, что неизвестный отшатнется или бросится навстречу. И в это мгновение он, воспользовавшись инерцией движения тела, прикончит любопытного гостя. Азиат дотянулся до Голландца ножом, рассек ему рубашку на груди.

Но вместо того, чтобы испугаться, незнакомец выбросил руку вперед. И только потом отступил к стене.

Азиат засмеялся.

– Больно? – сверкая зрачками и отрывисто дыша, выдохнул он. – То ли еще будет.

Глядя исподлобья и улыбаясь уголками губ, Голландец пошел вдоль стены.

– Боль, – тихо, но отчетливо проговорил он, – очень странное чувство… Ты не чувствуешь ее сразу. Адреналин пожирает сигналы, посылаемые мозгу, словно боль и разум стоят в одной цепочке… Боль приходит потом, когда отваливает первая волна… Приходит, как молния, ослепляя…

Азиат поворачивался вслед за Голландцем, беспрестанно сплевывал сочащуюся из носа кровь и внимательно смотрел в лоб явившегося без приглашения незнакомца огромными, красными от возбуждения глазами.

– Боль наносит первый удар, когда его не ждешь, – словно зачаровывая его, бормотал Голландец. Он смотрел на азиата, так низко наклонив голову, что из-за бровей уже почти было не видно глаз. – Когда кажется, что лучше не бывает, а хуже не будет никогда. И тут она рушит все надежды… И сейчас ты узнаешь это…

Азиата тряхнуло, и он сделал шаг назад. Глаза полезли из орбит, когда он опустил взгляд на то место, которое послало ему сигнал о смертельной опасности. Запястье было вспорото до самых сухожилий. И оттуда уже давно, окрашивая мокрый пол ванной в багряные тона, била в две струи кровь.

– Когда?! – прохрипел, сжимая свободной рукой, но не выпуская между тем из рук инструмент, азиат. – С-сволочь… Сволочь! Откуда ты здесь взялся?!

Он стискивал одной рукой руку, а второй с трудом удерживал размером с тесак скальпель. Он боялся остаться безоружным. Но уже и ударить не мог. И не отпускал скальпель, потому что это гарантировало смерть. Но чем сильнее он сжимал его рукоять, тем быстрее, гонимая напряжением, уходила из него кровь.

– Я заплачу, сколько ты скажешь! – роняя скальпель и отступая, прокричал хозяин квартиры. – Ты никогда не видел столько денег!.. – Упав на одно колено, он протянул к нему пропитанные кровью, блестящие рукава халата. – Помоги остановить ее! Помоги!..

Голландец опустил нож и приблизился.

– Тебе страшно?

– Да, да, я умираю от страха! Не убивай, помоги перетянуть рану! Там, там… – Он повернул голову в сторону двери. – В прихожей есть ремень… – С каждой секундой движения его становились все менее выразительными, а речь все более бессвязной. – Я не хочу умирать… Я слишком молод для ухода… Я только пришел сюда…

Голландец обошел его, наклонился и приобнял.

– Сколько девочек закончили жизнь в этой ванной?

– Пять… шесть… пять… – Покачнувшись, азиат упал и на второе колено. От падения его удерживали только руки страшного незнакомца.

– Пять или шесть… – повторил Голландец. – И всех тебе доставил капитан?

– Да… Помоги, мне холодно… – Не в силах стоять на коленях, азиат сел на ноги.

– Видишь ли, в чем дело… – шепотом заговорил ему в ухо Голландец. И в этот момент в кармане эксперта запиликала трубка. Он вынул телефон и посмотрел на экран. Звонил Густав. – Что? – продолжая обнимать жертву, жарко выдохнул он. – Что-то срочное?

– Послушай, ты был прав. У Черкасовой серьезные долги личного характера.

Азиат замычал и закачался как на ветру. Кровь лилась с обеих поднятых рук, заливала рукава, наполняя их, как мешки, и капала на пол. Зажав ему рот рукой, Голландец выпрямился.

– Кто это там у тебя… стонет? – пробормотал Густав.

– Саундтрек. Ползут последние титры к фильму.

– Какой-то грустный фильм.

– Да, есть немного. Такеши Китано постарался. Говори быстрей, мне некогда!

– Я думаю, Черкасова влезла в долги по уши, теперь пришло время возвращать, а возвращать нечего. Пришлось открыть заветную шкатулку и приступить к реализации фамильных ценностей. Кто-то пронюхал о яйце и тиснул яичко перед самой продажей.

– Я тебя с какой темой посылал долги Черкасовой искать? – с глубочайшим разочарованием выпалил Голландец. – Чтобы ты сейчас употреблял «кто-то» вместо «Иванов»?

– Это не ты меня отправлял. Забыл, кто руководит операцией?

– Да-да, конечно. Я погорячился.

Первая заповедь члена коллектива – никогда не ссорься ни с одним из своих. И не дружи ни с кем против кого-то. Всегда опаздывай на собрания. Если ты хороший работник, тебя за это не уволят. И вскоре на твои опоздания все будут смотреть с тем же смирением, с каким смотрят на смерть или дождь. Зато ты будешь избавлен от необходимости обсуждать чьи-то морально-деловые качества. Опоздания прямо указывают на то, что ты не вправе судить.

– А если погорячился, тогда отправляйся к Черкасовой и все выясни.

– Это официальное распоряжение?

Голландец просто так спросил, чтобы дать Густаву возможность подумать над своим решением. Указания старшего в операции являлись законом, и чтобы потом старший не свалил вину на другого, все разговоры внутренний оператор Комитета записывал.

– Ты хорошо подумал? Спугнуть куропатку никогда не поздно. Но поднятая куропатка никогда не сядет на то же место. Закон Мэрфи.

– Нет у Мэрфи такого закона, – буркнул Густав. – Менты ничего не нарыли, я узнавал. А через несколько дней яйцо уйдет из России по частям.

– Хорошо, сегодня я встречусь с ней. Пока. Я спешу… – Он сунул трубку в карман. – Так вот, мой друг педофил… Дело в том, что я не могу тебе помочь. Обычно я не исполняю казни. Но сегодня особый случай. Ты хотел прирезать девочку, а я только сегодня утром загадал, чтобы у меня родилась дочь.

– Я дам тебе столько денег, что все твои десять дочерей станут самыми богатыми невестами Москвы, – остервенело зашипел, теряя силы, громила… – К тебе султан Брунея свататься приедет… Помоги… Не я, бог просит…

– Араб? В зятьях? Да ты шутишь? – И неблагодарный гость наклонился, чтобы увидеть лицо хозяина квартиры. Встревожившись тем, что азиат уходит в дериллий, Голландец прошептал ему в висок: – Но араба я бы стерпел… Арабы тоже живые твари… Не устраивает другое. Ты меня видел.

Он выпрямился и снова наклонил голову, чтобы смотреть на курчавый затылок перед собой исподлобья.

– Вот в чем дело. Все очень лично, приятель. Очень лично.

И, надавив на нож, широким движением распластал ему горло.

Пока длилась агония, он смывал кровь с кроссовок и рук, вышел из ванной и тут же выключил свет.

– Ты где живешь, отличница?