А когда наступала ночь, им овладевал страх. Он боялся, что именно этой ночью все и закончится. Заметив муки его и поняв бессмысленность существования, Господь обратится к промыслу своему и, приняв мучения за синекуру, отправит туда, откуда нет возврата. Винсент лежал и смотрел на едва заметный огонек лампы. Чтобы был хоть какой-то свет ночью, он в целях экономии прикручивал огонь вечером, садился на кровать, положив руки на колени, и смотрел взглядом крота в кромешную мглу комнаты. На этот крошечный, едва видимый огонек. А за окном шла жизнь. На площади Ламартин смеялись девушки, играла музыка, и казалось Винсенту, что происходит это в другом мире. Его мир – здесь, в этой застеленной покрывалом густой темноты комнате безжизненного дома. Когда становилось ясно, что в Арле начинают укладываться спать, Винсент ставил лампу на стол, поближе к кровати, и осторожно, бесшумно, стараясь не привлечь лишними звуками свой страх, ложился.

Но страх все равно приходил. И тогда он, смиряясь, закрывал глаза и проваливался в очередной кошмар…

Не доезжая нескольких кварталов, он свернул в переулок, где еще по-лужковски самоуверенно высилась ограда с информационным щитом «Реставрация здания» и указывался век. Девятнадцатый, это Голландец знал. Он плохо разбирался в архитектуре, зато хорошо в живописи. И портрет Лопухиной кисти Репина нашел именно здесь. За два месяца до «реставрации», то есть полного сноса дома Храмова. Здание снесли подчистую, хотя планировалось лишь обновить фасад. На месте уничтоженного памятника архитектуры соорудили бетонную коробку с множеством окон и обозвали это гостиным двором. «Странно, – думал Голландец, неся на себе внутрь ограды капитана, – странно они реставрировали. Снесли жилой дом и построили постоялый двор». В связи с некоторыми перестановками в мэрии и правительстве проект заморозили. И, хотя толку в этом не было уже никакого – дом Храмова не вернуть, как не вернуть десятки других столичных памятников старины, новым хозяевам Москвы понадобилось показать свое негодование, которое они до поры утаивали как могли, подписывая бумаги на «реконструкцию» при старом мэре.

Но Голландцу это оказалось на руку. Меньше хлопот. Не нужно выезжать из города. Все условия для отправления правосудия: ни одного человека в зале судебного заседания, ни одна видеокамера не в силах заглянуть за забор. Гостиный двор начнет свое существование с обнаружения на его территории трупа. Должен же кто-то выступить в защиту дома Храмова и создать новострою такое реноме, чтобы сюда не то что нуворишам, а и бомжам заходить не хотелось.

– Где я?.. – прохрипел капитан, озираясь.

Он лежал на пыльном полу подвального помещения недостроенной гостиницы и обезумело водил выпученными глазами. Скованные за спиной его же наручниками запястья отказывались повиноваться. Хватка была стальной.

– Художник?.. – изумленно пробормотал он, тяжело дыша.

– Кому ты успел передать результаты экспертизы?

– Ты о чем?.. Ты… какого черта?! – милиционер наконец-то начал приходить в себя. – Ты что тут вытворяешь, живописец?! Скинь браслеты, быстро!..

– Ты слышал вопрос?

– Через час тебя возьмут, урод! Думаешь, никто не знает, кто прикончил тех двоих в доме?

Голландец стоял, заложив руки за спину.

– Зачем ты их послал ко мне? За картиной? Откуда узнал об «Ирисах»?

Вскоре выяснилось, что капитан не расположен к доверительным разговорам. Сверкая белками глаз, он старательно играл роль человека, чьи муки напрямую связаны с профессиональной деятельностью.

– Я последний раз тебя спрашиваю – где результаты экспертизы?

– В разработке! Ты уже под колпаком, сука!

– Разве я сука? Разве это я отрубил жене пальцы на ноге? Ну, кэп? Так где результаты? Похоже, у нас ничего не получается. Жаль… – огорченно пробормотал Голландец и, вынув из-за спины кусок арматуры, двинулся к капитану. Арматуры в подвале было много. Стоило лишь протянуть руку. Но капитан не мог протянуть. – Лишний крик нам не нужен, правда? Знаешь, где я прихватил этот скотч? У тебя дома. У кресла, в котором сидела твоя жена.

С треском оторвав кусок, Голландец зажал голову капитана между колен и залепил ему рот.

– Вопросы буду задавать по порядку. И лучше тебе на них отвечать.

Размахнувшись, он сверху обрушил прут на голень капитана. Тот завыл и засучил по полу ногами.

– Мне не хотелось бы делать это снова. Так где результаты?

– М-мм… – промычал капитан, показывая глазами на пиджак.

– Здесь, да? Ага… – Голландец развернул несколько сложенных вчетверо листов. – Как скоро управился… А нужно было бы не тебе лично, так месяц тянул, а то и два… Итак, с этим разобрались. Следующее. Зачем послал ко мне двоих идиотов? За «Ирисами»? – не дождавшись ответа, Голландец поднялся на ноги и перехватил прут поудобнее.

Капитан замычал, и он отодрал скотч.

– Я никого к тебе не посылал!..

– Откуда ты узнал о картине?

– Лебедев… Мы познакомились еще год назад, ему нужно было несколько гравюр через границу перекинуть. Он подозревал, что полотно у тебя… И попросил меня приглядеться…

– И приглядываться ты начал с того, что послал в мою квартиру двоих отморозков с ножами? – Голландец отбросил в сторону прут и заглянул в глаза капитана.

– Это не я их прислал! Зачем мне их присылать, если я могу войти в твою квартиру просто так, позвонив в дверь?

– Тогда кто их прислал?

– Откуда мне знать?!

Голландец ходил взад-вперед по пыльному бетону и с интересом разглядывал лицо капитана.

– Сколько времени ты смотрел на картину? В общей сложности.

В глазах лежащего на полу что-то промелькнуло, и этого оказалось достаточно, чтобы в нем произошли перемены.

– «Ирисы»… они завораживают, правда? От них трудно оторвать взгляд? Они просветляют, наполняют смыслом, верно?..

Голландец склонил голову.

– Я не видел ничего более прекрасного, – позабыв о боли, вдохновенно заговорил капитан, и Голландцу показалось, что ничего убедительнее он еще не слышал. – Они открывают глаза. Я всю жизнь был связан с живописью, всю жизнь… Неудачная кража, и все рухнуло… Четырнадцать лет строгого режима – ты представляешь, что это такое, козел? Вот твоя жизнь идет своим чередом. Семья, достаток, хороший приработок от посредничества… И вдруг – одна-единственная ошибка! – Капитан привстал на локте. – И эти твари в черных пижамах объявляют тебе – четырнадцать лет!..

– Четырнадцать лет? – глупо улыбнувшись, переспросил Голландец, шаря глазами по полу.

– Но случился этот пожар, и мне удалось подменить документы. Я вышел через три месяца, а вместо меня на зоновский погост отправился другой. Деньги делают свое дело, художник.

– Так вот оно что? А потом ты поменял фамилию, имя, устроился с безупречной репутацией в органы и женился на собственной вдове?