мне… Мог бы и предупредить, вообще-то, что ужинать не будешь, я бы не готовила.

— Наташ, я утром съем. Честно, не было возможности.

— Я волновалась…

— Ну, прости…

— Алло! — раздаётся голос Гены.

— Здорово, отец, — приветствую его я.

— А-а-а… ты…

— Как жизнь? Не спишь?

— Жду, когда позвонишь. Не сплю…

— Понятно, — говорю я. — Что-то ты тревожный какой-то. Чего случилось-то?

— Да это, как сказать-то… — он понижает голос. — Короче, завтра у нас тут шухерок по танковым войскам намечается…

— Какой? — настораживаюсь я. — Что за шухерок?

— Операция одна интересная. Совместно с генпрокуратурой. Будем самогонщиков брать с поличным…

— Стоп! Тихо! Я тебя не слышу! Кино «Самогонщики»?

Твою дивизию, Гена. Я же предупреждал, что по домашнему телефону нельзя рабочие вопросы обсуждать!

— Поезжай куда я тебе говорил, ты помнишь? — командую я. — Алло, ты меня слышишь? Гена!

В трубке тихо, ни звука. Будто связи нет. А её и нет…

— Гена, твою дивизию! Конспиратор хренов!

13. Лелик, все пропало!

Пробую набрать номер Гены ещё раз, но в трубке раздаются короткие гудки. Ещё и ещё. Результат всё тот же. Похоже, товарищ майор на АТС принял превентивные меры в отношении чувствительной информации.

Самогонщики — это, разумеется не Трус, Бывалый и Балбес, это подпольные производители алкоголя, а именно, «французского» коньяка. Виски слишком затратно, его мы так и делаем на одной небольшой винокурне, на территории которой пал новосибирский несгибаемый авторитет Корней.

Так что, собственно, самогонщики — это я, Платоныч и Железная Белла. Именно она сейчас рулит на производстве. Рискованно, конечно, но я был уверен, что угрозу от неё мы отвели. А тут опять генпрокуратура нарисовалась. Товарищ Калиниченко продолжает раскопки?

Что, к чему и почему? Явно тут не Андропова рука, как было в моём будущем. А чья? Щёлоков? Нет, конечно. Он с Медуновым дружбу водит, а здесь, любое крупное хищение — удар по хозяину края. И кто тогда? Мой друг Пиши-Читай? Тот, который Черненко?

А как бы он мог? Хотя… смог же он сфабриковать дело против Чурбанова… Правда, когда уже стал генсеком. Генеральный прокурор Рекунков лично зятя бывшего генсека арестовывал… ну, или что-то такое, похожее там было. Точно уж и не помню. Но задействован был, сто процентов.

М-да… больше ничего в голову не идёт, разве только, что всё это фальстарт и ложная тревога по причине алкогольной интоксикации Геннадия Рыбкина. Это было бы очень и очень неплохо… Ну, что же, придётся побегать…

— Наташ, — говорю я. — Мне надо уйти.

— А чего там у отца случилось? — настороженно спрашивает она и сдвигает брови.

— У него-то, как раз, ничего плохого, надеюсь. Похоже там готовится какая-то провокация против меня или против Беллы. Или Платоныча. А может, против поддельного коньяка. Он договорить не успел, связь прервалась. Похоже, с телефоном что-то.

— Попробуй перезвонить.

— Я уже, Наташ, я уже. Но прервали наглухо. Либо что-то с линией, либо «товарищ майор» своё дело хорошо знает и дозвониться до тяти твоего не даёт. Ладно, в общем, я сейчас смотаюсь на переговорный пункт и попытаюсь выяснить, что к чему.

Я выскакиваю из дома и еду с парнями к Главпочтамту. Из междугороднего таксофона звоню Белле и прошу явиться на конспиративную хату. Вернее, не так прямо прошу, а справляюсь, нельзя ли у неё заказать торт на день рождения.

Она, как и предусмотрено протоколом, гневно отвечает, что я ошибся номером, а для правдоподобия ещё и заворачивает несколько забористых фразочек в том смысле, мол, ты на часы-то смотрел, милейший, прежде чем подобный звонок делать?

Снова звоню Гене и опять безрезультатно. Тогда набираю номер Толяна. Полагаю, он у нас без прослушки, поскольку как бы человек посторонний, живёт в доме, купленном на имя безвестного бича.

Но, раз уж пошла такая пьянка, ему тоже ничего не говорю открытым текстом, а выдаю требование прекратить шуметь, иначе вызову милицию. Снова звоню Гене, уже не надеясь на результат и убеждаюсь в собственном даре предвидения. Линия занята.

Ладно. Прыгаю в машину и несусь на «блатхату» на ВДНХ. У меня снято несколько квартир, но для подобных случаев в этом месяце предназначена именно эта. Приезжаю и поднимаюсь на третий этаж. Обычная хрущёвка с чистым подъездом и тусклым светом. Кто-то из соседей готовит бигус на ночь глядя. Запах по всему дому.

Захожу в пустую, давно не знавшую ремонта квартиру и сразу набираю номер. По коду. Трубку тут же снимает Толян.

— Здорово, Толик, Белла уже там?

— Да, — коротко отвечает он. — И Геннадий Аркадьевич тоже здесь.

— О! Ай, да Гена, сообразил-таки. Давай его сначала.

— Это я, Гена! — восклицает Рыбкин и тут же замолкает.

Почти, как Папанов: «Это я, Лёлик. Я говорю Лёлик!»

Представляю, как он окидывает подозрительным взглядом Беллу и Толика.

— Не волнуйся, говори при них, — командую я.

— Ага… Лады… Короче, дело такое. Винокурню вашу накрыть хотят. Скорее всего, прямо в ближайшее время. Может, завтра, или в течение нескольких дней. С поличным, с группой захвата и со всем эффектом.

— И кто же всем этим руководит?

— Я подробностей-то не знаю. Вообще только шеф в курсе и ещё пара человек. Я так понял, все детали появятся прямо перед операцией. Будет что-то типа подъёма по тревоге. Чтобы никто не растрепал, короче. Секретность.

— То есть, по чьему приказу не знаешь?

— Не… Знаю только, что мы это совместно с генпрокуратурой проводим. Ну, как совместно… для прокуратуры, короче.

— И как узнал? — уточняю я.

— Ну, как… Узнал. У меня свои источники и составные части коммунизма…

— Ты поаккуратнее со стоп-словами. Кстати, выговор тебе. Ты нахера из дома такие разговоры ведёшь? Что с телефоном? Отрубили? Слушали тебя?

— Ну, как… — мычит он. — Может, это тебя слушали…

— А разница в чём?

— Ну… — снова тянет он и не может сказать ничего более вразумительного.

— Что, ну? И на старуху бывает порнуха? Так что ли тебя понимать?

— Да ладно, тебе, — виновато виляет хвостом Гена. — Чё теперь делать-то?

— Не знаю, за тобой и хвост мог быть. Выходи не сразу с остальными. Белла и Толян сначала, а ты через полчасика.

— Лучше наоборот тогда.