Илл. 43. Мани в изображении своих последователей из турфанского оазиса. Идеи этого рожденного на юге Месопотамии религиозного лидера распространились по всей Сирии и дошли до Римской империи и через Центральную Азию достигли Китая. Фреска из Кочо (Турфан), Китай, VIII–IX века. Илл. из кн.: Le, Coq Albert von. «Chotscho Facsimile-Wiedergaben der wichtigeren Funde der ersten königlich preussischen Expedition nach Turfan in Ost-Turkistan». NII «Digital Silk Road» / Toyo Bunko.

И тем не менее Месопотамия была экономическим ядром Персидской державы. Шах получал от нее две пятых государственного дохода. Здесь существовало древнее городское общество, обеспечивавшее те виды мастерства, от которых зависел двор. Начиная с набегов Шапура I на Римскую империю в 250‐х годах в части Месопотамии, подконтрольной Персии, – особенно в Хузистане на юге Ирака – стали появляться поселения депортированных с Восточного Средиземноморья. Их города обеспечивали шаха архитекторами и инженерами. В этих городах жили финансисты, а равно и ткачи, на которых держалась слава сасанидских шелков VI века. Слово, обозначающее земельный налог, происходило из арамейского языка V века до н. э., но все еще использовалось при Сасанидах (как это видно из еврейского Талмуда), и у арабов оно стало официальным обозначением для земельного налога (kharaj), на котором держались финансы арабской державы.

Месопотамия была пространством безграничного творчества. Начиная с III века н. э. взгляды местных религиозных лидеров бросили вызов консерваторам и Римской, и Персидской державы. Мани, основатель манихейства (216–277), являлся типичным продуктом этой среды. Живший на азиатском перепутье, он, как никакой другой религиозный мыслитель в окрестностях «пруда» Средиземноморья, имел амбицию создать именно всеобщую религию. Он знал о противостоянии мировых религий Востока и Запада: Будда и Зороастр фигурируют в его проповеди наряду с Христом. Манихейские миссионеры дошли до Северной Испании в V веке, а к VII веку они были в Пекине. В этой же насыщенной среде несторианское христианство обосновалось в качестве единственной истинной восточной Церкви. Изгнанные из ортодоксальной Римской империи, несториане нашли хрупкий modus vivendi168 с персидским правящим классом. Несторианские клирики двигались по торговым маршрутам вплоть до Фуцзяня и Цейлона – сирийские христиане Кералы (юг Индии) устремляли взоры к Ктесифону. В 638 году несториане подали изложение своей веры китайскому императору169 – так тезисы, впервые предложенные христианскими апологетами в Антиохии и Александрии, отозвались сильным эхом в весьма неожиданном окружении. На протяжении раннего Средневековья сирийский клир персидской Месопотамии передавал много занимательных элементов культуры между Дальним Востоком и Средиземноморьем.

В Месопотамии совершилось одно из ключевых событий средневековой и современной Европы: окончательная кристаллизация раввинистического иудаизма. Защищенные иранским шахом от нетерпимости христиан, раввины Месопотамии достигли интеллектуального превосходства над запуганными собратьями в Палестине. Они составили Вавилонский талмуд. В то время как император Юстиниан постановлял, какой вариант Писания иудеям дозволено читать в синагогах его империи, раввины Ктесифона свободно могли вести энергичную полемику с христианским учением о Троице и рождении от Девы. Резкая критика, звучавшая в городах персидской Месопотамии, вскоре просочилась по караванным путям в Аравию, где она оказала решающее влияние на эпохальный монотеизм Мухаммеда.

Месопотамия, таким образом, стояла особняком в Персидской империи. Ее города, ее связи со Средиземноморьем, большое количество выходцев из Римской империи отличали ее от засушливого, без выхода к морю и ревностно приверженного традициям мира Иранского нагорья. Шах называл себя «царем царей Ирана и неиранских территорий». В первые века они не пересекались. Йездигерд I (399–421), например, был популярен у своих месопотамских подданных, но ненавидим иранскими консерваторами, среди которых он был известен как «Йездигерд Грешник». Его наследник Бахрам Гур (421–439) был известен византийцам как жестокий гонитель христиан, но в Персии им дорожили на протяжении Средних веков как прямодушным принцем Хэлом170 персидской истории – безупречным иранским аристократом, страстным охотником, щедрым к знати, защитником зороастрийской ортодоксии.

В конце V века, однако, консервативный мир Иранского нагорья был разрушен, и Месопотамия вышла на первый план. После семи лет голода шах Фируз (459–484) погиб вместе со всем своим войском в безрассудной кампании против эфталитов. «Голодные дни Фируза» и полное поражение Персии от кочевников Центральной Азии остались в памяти как тяжелейшая трагедия персидской истории до арабского вторжения. Это был конец персидского ancient régime. Подорванные поражением, находясь под угрозой всплеска апокалиптического радикализма – движения Маздака, религиозного лидера, учение которого воодушевило jacqueries171 времен голода, – остатки консервативной знати сплотились в поисках защиты вокруг молодого шаха, Хосрова I. Они дали ему титул «Ануширван» (Бессмертный душою), когда он еще в качестве наследника устроил в 528 году резню последователей Маздака. Хосров защитил знать, но на своих условиях. Он связал зороастрийское духовенство и знатные семьи со своим двором. Новый класс профессионалов постепенно принял на себя административное управление империей. Многие из них были христианами: они были выходцами из Месопотамии, а не из Ирана.

Хосрова запомнили на Ближнем Востоке как справедливого царя par excellence. У него были собственные взгляды на цель справедливости: «Монархия зависит от войска, войско – от денег; деньги приходят от земельного налога; земельный налог – от возделывания земли. Возделывание земли зависит от справедливости, справедливость – от честности чиновников и от честности и надежности всеведения царя»172. Если его современника, Юстиниана, тоже запомнили как «справедливого», имея в виду кодификацию законов, то Хосров, напротив, воплощал грозный ближневосточный идеал царя, у которого «длинные руки». «Напишите им, – говорил он несторианскому патриарху, услышав о восстании в Хузистане, – что, если всякий мятежник не будет столь любезен, чтобы успокоиться, я пойду на них с мечом, луком и стрелой и я убью всякого, кто пребывает в непокорстве мне, будь он добрый зороастриец, иудей или христианин»173.

Сорок восемь лет жестокого правления Хосрова I и тридцать семь хрупкого великолепия при его внуке, переменчивом Хосрове II Парвизе («Победоносном», 591–628), обозначили подлинное рождение Средних веков на Ближнем Востоке. Еще до нашествия арабов, по крайней мере одним поколением раньше, персидское общество было отделено от своего прошлого и получило ту форму, которая сохранялась на протяжении Средних веков. Точно так же как в памяти Запада император Октавиан Август являлся зыбкой тенью рядом с осязаемыми фигурами Константина и Юстиниана, на Ближнем Востоке шахи, бывшие до Хосрова, оказывались сказочными фигурами. История средневекового Ближнего Востока начинается с Хосрова – «Кесры» для арабов и «Хусрава» в современном персидском.

Кастовая, аристократическая структура мира V века была ослаблена. Придворный джентльмен – дикхан – стал опорой персидского общества. Дикхан символизировал новый образ жизни. Он был значительным землевладельцем,