Когда Александра остановилась на крыльце особняка Лиз де Бак, время близилось к половине одиннадцатого. Тихая, всегда безлюдная, респектабельная Конигслаан в этот поздний час, холодным и сырым декабрьским вечером, приобретала особенное очарование. В домах давно зажглись огни. Мягкий, оранжево-золотистый свет падал на мокрую мостовую, и казалось, что она тут и там застлана бархатистыми коврами теплых оттенков. После недавно окончившегося дождя туман сгустился еще сильнее. Ряд горящих фонарей, изгибавшийся в конце улицы, там, где она сворачивала к Виллемспараквег, напоминал длинное жемчужное ожерелье.

Здешняя тишина обволакивала, в ней глохли все звуки. Казалось невозможным, что в нескольких минутах езды на трамвае шумит никогда не спящий центр Амстердама. Знаменитые рестораны и ночные клубы переполнены, в казино идет крупная игра, из театров и концертных залов выходит публика, по каналам разъезжают освещенные увеселительные катера… И красные фонари в узких улочках, на крошечных площадях горят жадно и вызывающе, обещая быстрое наслаждение, привлекая к витринам сотни зевак, опьяненных, одурманенных, возбужденных. На фасадах развеваются флаги цвета радуги и красные знамена, амстердамские, с тремя черными крестами на белой полосе. Все бары на Зеедик, на Зандстраат, на улице Святого Антония открыты. Люди входят в эти крошечные заведения на два столика как к себе домой, пропускают стаканчик, остановившись у стойки, гладят хозяйскую кошку или собаку, болтают, общаясь с незнакомцами так же свободно, как с приятелями. И вновь исчезают в ночи, где в сыром воздухе витает неизбывный сладкий душок.

Но здесь, на респектабельной Конингслаан, рядом с домом британского консула, царила чопорная, словно застегнутая на все пуговицы тишина. Даже трамвай, идущий по соседней улице, звякал на повороте деликатно, негромко, будто опасаясь нарушить приличия. Александра простояла на крыльце больше минуты. За это время на улице не появился ни один прохожий, ни один велосипедист. Наконец, приложив магнитный ключ к глазку под звонком, она вошла в дом.

Здесь ничего не изменилось со времени ее последнего визита. В небольшой передней все осталось как два с половиной года назад – коричневый ковер на красном плиточном полу, бежевые шелковистые обои, старинные кресла, отреставрированные, заново покрытые белым лаком и обтянутые голубым репсом. На стенах – выцветшие гербарии, собранные, судя по сохранности растений, лет пятьдесят назад, вперемешку с хорошими гравюрами. В глубине передней виднелась крутая лестница, ведущая на верхние этажи, и еще одна дверь, за которой располагалось жилище хозяйки.

Александра помедлила у этой двери. Правда, о ее появлении предупредили, и хозяйка ничего не имела против того, чтобы подруга ее постоянных жильцов здесь поселилась. Это был настоящий жест доброй воли – Лиз де Бак ценила аккуратность и добропорядочность своих квартиросъемщиков и всегда готова была пойти им навстречу в мелочах. Другой квартирохозяин, скорее всего, отказал бы в такой услуге или взял бы с Александры дополнительную плату. Художница могла с чистой совестью отправиться в квартиру своих друзей, но ей все-таки хотелось поздороваться с Лиз.

«Время позднее, – решила она после недолгих колебаний, взглянув на часы. – Да и день неудачный. Увидимся завтра…» Александра вскарабкалась по лестнице, держась за перила – ноги подгибались, и она боялась споткнуться. На втором этаже («На первом!» – поправила она себя) слышались негромкие голоса в коридоре. Где-то в дальней комнате открыли дверь, раздался женский смех, и тут же все утихло. Поднявшись на третий этаж («На второй же!»), Александра отперла своими ключами высокую двустворчатую дверь, ведущую во владения ее друзей. Войдя в прихожую, она включила свет, рывком освободилась от куртки и, не глядя, швырнула ее на вешалку.

– Боже, какая я идиотка! – громко сообщила она внимавшей ей темной большой квартире. – Чем я занимаюсь?!

Сейчас, вновь оставшись наедине с собой, она с беспощадной ясностью осознавала, что, уехав из Москвы на поиски пропавшей приятельницы, совершила не человеколюбивый шаг, а попросту трусливый.

– Ах, как это благородно – искать подругу! – фыркнула Александра своему отражению, появившемуся в огромном старинном зеркале. – И очень хорошо помогает забыть о своих проблемах! Для вас было оставлено письмо, мевроу! Ничего срочного, мевроу, ровным счетом ничего! И ни в коем случае не обращайтесь в полицию! Просто соблаговолите при случае приехать в прекрасный и веселый город Амстердам, заглянуть в отель «Толедо», в номер сто три А, не Б, заметьте себе, не Б! И примите наши наилучшие пожелания ко Дню Святого Николая!

Взгромоздив на подзеркальник дорожную сумку, женщина пригладила мокрые растрепанные волосы и с минуту всматривалась в собственное лицо.

– Нет, это даже для меня слишком глупо! – сказала она наконец, отвернувшись от зеркала. – Истратить последние деньги, когда они мне так нужны…

«И ничего, ни гроша не заработать!» – продолжала Александра про себя, проходя в ванную, стаскивая одежду, становясь под горячий душ. Струйки воды ударили ей в затылок, побежали по щекам, по плечам и по спине, отогревая затекшие от усталости мышцы. Некоторое время Александра стояла неподвижно, вдыхая пар, пытаясь ни о чем не думать. Это удавалось недолго, черные мысли возвращались. «Варвару о помощи просить бесполезно, она сама в ужасном положении. Она обещала, что мне поможет заработать Елена Ниловна, но Эльк в это не верит. Просить помощи у него?! Нет, это совершенно невозможно!»

Кровь прихлынула к щекам, и виной тому была не горячая вода. Выйдя из душа, накинув халат, свернув на голове тюрбан из полотенца, женщина босиком прошла в спальню и присела на край широкой постели. Затем упала навзничь и долго лежала, глядя в потолок, чувствуя, как ноет спина. Художница пыталась представить себе завтрашнюю поездку на Маркен, но вместо серого зимнего моря, вместо маленького островка с деревянными патриархальными домиками перед ее внутренним зрением возникало бледное, безжизненное лицо Анны. Волосы девушки блестели в мягком свете лампы, светлые ресницы были сомкнуты, неподвижны. Внезапно она открыла глаза и посмотрела прямо на Александру. «Я уже сплю!» – успела подумать женщина, сворачиваясь калачиком и вслепую нашаривая одеяло. Ее пальцы нащупали лишь пустоту, бесплотную, сверкающую, скользящую, сотканную из той непрочной паутины, из которой созданы сны.

Александра открыла глаза, когда тонкие белые занавеси на окне налились молочным утренним светом. Лампа, горевшая рядом, на прикроватной тумбочке, уже ничего не добавляла к освещенности комнаты. Сев на постели, Александра сперва взъерошила, а затем пригладила волосы на макушке – таким образом она всегда взбадривалась после пробуждения. Спустив босые ноги на пушистый серый ковер, она встала и долго, сладко потянулась. Подойдя к окну, отдернула штору и выглянула.

Окно выходило не на Конингслаан, а на зады дома. Из него открывался великолепный вид на парк. Прямо под окном тянулся обводной канал, по которому плавала утиная стая. За каналом, по асфальтированной дорожке, катили велосипедисты то дружными стайками, то поодиночке. То и дело вдали пролетали бегуны, с четкостью автоматов работающие отставленными локтями. Александра открыла окно, впуская свежий утренний воздух в натопленную духоту спальни, и услышала кряканье уток, шелест велосипедных шин по сырому асфальту и где-то в глубине парка – спортивную речевку, которую нестройно и мощно выкрикивало несколько десятков здоровых молодых глоток. Там явно занималась какая-то школа. Женщина улыбнулась.