налил себе немного, полагаясь, в основном, на звук, и, прихватив с собой стакан, вышел наружу.

Вокруг лежала сплошная темень да чернота. И только воды бухты шевелились в этой черноте. Никто, кроме астронома, знавшего, куда смотреть, не разглядел бы тусклое свечение на горизонте. Привыкший сидеть в темноте, Рук стал ждать, когда небо озарится светом точно там, где должно. Спиртное его согрело – бренди было скверное, ядреное, но даже им он редко себя баловал.

Над горизонтом полоской света показался тончайший краешек луны. Рук смотрел, как она поднимается, пока ее диск не стал виден почти целиком. Выплыв из-за горизонта, она словно бы распростерлась, цепляясь за землю, точно не хотела подниматься.

Влияние атмосферы, не более, но как же странно и любопытно, что человеческий разум способен узреть в этом красоту! Знание о причинах явления лишь добавляло ему великолепия. Рук готов был сидеть вот так, прикованный к месту, слушая, как над ухом пищат москиты, и ожидая, когда морская гладь расступится и позволит Луне отправиться в свободное плавание по просторам космоса цвета индиго.

Сегодня Тагаран опять его похвалила: камара будьери карага, сказала она – камара хорошо говорит. Ему нравилось, что она зовет его камара.

Он заметил у нее привычку искоса бросать на него насмешливый взгляд, когда он долго соображает. За исключением сестры, во всем мире одна только Тагаран не сомневалась, что он умеет смеяться над собой.

Быть может, именно это чувствуешь, когда у тебя есть собственные дети, с которыми можно вот так беззаботно дурачиться. Наверное, когда-нибудь он женится, как и большинство мужчин. И тогда, если у него, как ни сложно это вообразить, появятся дети, он вспомнит этот момент. Он попробовал представить себе, как однажды расскажет им: «И вот как-то раз две местных девочки остались ночевать в моей хижине».

Кто знает, может, и нет на свете слов, чтобы описать то, что происходит между ним и Тагаран. Подобно языку племени кадигал, который он пытался освоить – слово за словом, с трудом улавливая смысл, язык того, что он испытывал по отношению к ней, выходил за рамки его понимания. Он мог лишь наугад идти вперед, доверившись судьбе.

Быть может, всему виной бренди, но сидя там, в призрачном свете луны, он испытывал счастье на грани ликования.

* * *

Судя по содержанию писем, которые Силк присылал с Роуз-хилл, в житнице колонии было еще тише и унылей, чем он опасался, и единственной новостью за несколько недель было то, что он научился окучиванию, хотя предпочел бы не знать о нем до конца своих дней. Он грозился, что если губернатор не пошлет за ним в ближайшее время, то ему придется слечь с каким-нибудь безболезненным, но серьезным недугом, лишь бы вернуться в Сиднейскую бухту и воссоединиться с другими представителями рода человеческого.

Силк умудрялся писать даже о том, что ему совершенно не о чем писать. Читая его письма, Рук невольно задавался вопросом, оставляет ли он себе копии, чтобы позже включить их в свою книгу. Уж не надеется ли он, что Рук сохранит их переписку?

Только Рук отпустил одного посыльного, как прибыл другой: его вызывали на плац. Кого-то из каторжан застали с поличным: он копал картошку в губернаторском огороде и пытался спрятать ее под полой. Его собирались высечь.

Рук знал: воровства продовольствия допускать нельзя. С этим трудно было спорить. Но голод стал властвовать над жизнью поселенцев. Каторжанки прочесывали побережье бухты, собирая всех попавшихся улиток и моллюсков, но ходили все такие же бледные и тощие, с потускневшим взглядом. Из всех поселенцев один лишь Бругден не терял бодрости. Разве кто увидит, если охотник съест подстреленную дичь прямо в лесу, вместо того чтобы сдать ее в общий котел?

Что до того бедолаги, который стащил картофель… Что ж, человек – живое существо, и ему необходимо пропитание. Взять еду, оставленную без присмотра, – с научной точки зрения – вполне естественный поступок для того, кто голодает.

Но вот безжалостный приговор, что называл случившееся кражей и требовал наказания, – другое дело.

Будучи подданным Его Величества, Рук был обязан подчиниться правосудию, и все же ему было жаль, что тот человек решил украсть картофель. И попытался спрятать его под полой. И больше всего – что его поймали.

У каторжанина были очень светлые волосы – его кудри сияли на солнце, как проволока, а кожа на спине была совсем белая, так что чуть ли не светилась. И блестела: бедолага вспотел. Его тело знало, что его ждет.

Все морпехи обязаны были присутствовать, как и большинство каторжан. Какой смысл в наказании, если его никто не видит? Варунгин тоже пришел и стоял рядом с губернатором, оглядываясь по сторонам. Рук предположил, что это часть его обучения. Вот она, британская цивилизация с фарфоровыми тарелками и тостами за короля, а вот и британское правосудие.

Лицо Варунгина не выражало беспокойства, лишь любопытство. В отличие от всех остальных, он не знал, что ему предстоит увидеть.

В голове у Рука мелькнула мысль. Держа голову прямо, согласно уставу, он окинул взглядом толпу. С истовостью молитвы он надеялся, что не увидит, как из-за дерева с любопытством выглядывает Тагаран, наблюдая за этим необычным собранием беревалгал.

А вдруг она здесь? Вдруг она все же выглянет из-за дерева с таким знакомым ему выражением лица, в котором читается жажда знаний? Решится ли он нарушить строй и подойти к ней и как-то объяснить, прямо на глазах у других морпехов в красных мундирах, что она должна уйти, закрыть глаза, заткнуть уши?

Рук стоял по стойке «смирно», взяв на плечо мушкет. Он уже вспотел в своем красном мундире, сердце гулко билось в груди, а зрелище еще даже не началось.

Он был достаточно близко, чтобы расслышать, как губернатор что-то втолковывает Варунгину, показывая пальцем на вора, которого привязали к треугольной раме посреди открытой площадки, залитой светом палящего солнца.

– Плохой человек. Украл еду.

Варунгин наблюдал, как шевелятся его губы.

– Этот человек взял чужую еду.

Варунгин кивнул, но трудно было сказать, действительно ли он понял слова губернатора.

– За это мы его накажем, – губернатор был решительно настроен донести свою мысль. – Все люди равны. Кто украл, тот должен быть наказан.

Любопытно было слышать эту блестящую мысль – итог многовекового развития британской цивилизации – выраженной в столь лаконичной форме.

Наконец на песчаную площадку посредине вышел человек с плетью. Он встряхнул «кошку», распутывая хвосты, пару раз стукнул рукояткой о ладонь.

Даже птицы, казалось, смолкли.

Рук сосредоточил все свои мысли на мышцах спины. Какой это замысловатый механизм –