— Чего надо? — хмуро спросил я.

Народ за спиной притих, с интересом наблюдая за развитием ситуации.

— О, прямой вопрос! — упёр он руки в бока. — Не в вашем же стиле! А как же… — щёлкнул пальцем, — это… напустить туману?

— Сейчас его пускаешь только ты, — наклонил я голову. От ребят послышались смешки.

— Спрашиваешь, чего надо? — Лицо здоровяка исказилось гримасой ненависти. — Из-за таких, как ты, сраный барончишко или кто ты там, убили моего отца!

Сделав быстрый шаг вперёд, он молниеносно размахнулся и мощно ударил меня по лицу, отправляя в натуральный полёт. Стукнувшись головой о койку, я громко зашипел. Было больно. Очень. В глазах всё поплыло.

— Готовься, сукин сын, я превращу это место в твой ночной кошмар, я… — Договорить он не успел. Ведь и сам получил охренительно красивый удар от Ресмона.

— Драка! Бей! — расслышал я чьи-то крики, а потом сознание окончательно покинуло меня.

Глава 3

«Каждый человек считает себя благонравным и добродетельным, но поскольку ни один по-настоящему благонравный не обидит невинного, ему достаточно лишь ударить другого, чтобы превратить того в злодея».

Гильем Кауец, «Век позора».

Дворец Ороз-Хор, взгляд со стороны

Лишь одного Милена Мирадель ожидала больше, чем окончания войны и возвращения своего мужа-императора: завершения поэмы своего любимого писателя — Юалда Герена. Она давно покровительствовала этому человеку, что позволило ему обрести славу по всей Империи и даже за её пределами. Именно поэтому, когда Юалд закончил с последними правками финальной версии «Оды переливов», повествующей о великих войнах Империи, позволивших стране стать по-настоящему могущественной, он немедленно направил её во дворец.

Рукопись получилась слишком объёмной, чтобы вместиться в стандартную почтовую шкатулку, отчего пришлось перевозить её морем, ведь Герен проживал не в столице, а в городе Эдеа, который находился на острове Солнца, расположенном едва ли не на обратной стороне Малой Гаодии. Команда специально нанятого императрицей корабля проделала немалый путь, занявший почти два месяца, чтобы передать поэму божественной покровительнице Юалда, которая схватила её, словно голодающий бродяга кусок мягкой сладкой булки.

Милена изо всех сил сдерживалась, чтобы не погрузиться в неё, но всё-таки дождалась следующего дня, когда эпическую поэму начали читать в присутствии всего императорского двора.

Специально приглашённый оратор со звучным голосом важно огладил намасленную бороду и приступил к чтению:

— Таскол! — громко произнёс мужчина. — Ты — стальной кулак в нашей душе. Сердце, яростно бьющее…

Прозвучавшие слова шокировали Милену, как если бы любимый муж дал ей пощёчину. Даже оратор, известный актёр и бард Поитур, на мгновение сбился во время чтения, столь явная в них звучала крамола. Придворные и знать, собравшиеся в Ороз-Хоре, начали перешёптываться. Послышались едва уловимые смешки, а на лицах появлялись мимолётные понимающие улыбки. Тем, кто не понял сути прозвучавших строк, её быстро доносили, отчего лукавых взглядов и перемигиваний становилось лишь больше.

Императрица же сидела, пытаясь удержать маску благопристойности и спокойствия, изображала, что ситуация не столь плоха, как кажется на первый взгляд, хоть изнутри и кипела от злости.

«Таскол… душа… Это центр Империи, её столица. Разумеется, всё так, — размышляла она. — Что ещё может быть душой Империи? Вот только „кулак“ обозначает насилие, особенно если он стальной. А добавить следом, что Таскол — „бьющее“ сердце… не бьющееся, а именно „бьющее“… Весьма опасная двусмысленность!»

Милена не успела прожить сотню лет и не являлась той, кто до боли в глазах изучал хитрости переплетения слов, но читать женщина любила, а также была образованной и обладала живым, острым умом. Она справедливо считала, что кое-что знает и о логике, и о здравом смысле, потому была уверена в своём понимании скрытого подтекста озвученных Поитуром слов: Юалд заявлял, что Таскол поддерживает свою власть жестокостью. Столица — зло Империи.

«Неужели это намёки на прошедшие чистки? Конечно, мне пришлось спустить Тайную полицию с поводка, с лихвой выдав им временных полномочий, которых хватало даже для ареста и допросов аристократии, но иначе было никак. Нельзя было допускать повторных „Похорон гербов“. Кроме того, Дэсарандес поступил бы так же…» — эти мысли судорожно крутились в голове императрицы.

Очевидно, что писатель решил сыграть в какую-то игру, иначе не осмелился бы озвучить такую дерзость. И всё-таки последовавшая за этими словами сюжетная составляющая, яркие образы, возвышенные герои, эффектные и изящные переплетения их судеб быстро увлекли Милену, отчего она решила закрыть глаза на этот укол. Пожалуй, подобное являлось лишь лёгким укусом домашнего любимца. Какой великий поэт не укорял своего покровителя?

Тем не менее подобные нападки встревожили женщину. Если даже собственный фаворит осмеливается бросать такое чуть ли не ей в лицо, то что говорить об остальных?

«И это в моменты, когда никто даже не усомнится в могуществе династии Мираделей!» — осознала она.

Одно дело — быть императрицей огромного государства, а другое — женой Дэсарандеса. В его отсутствие, несмотря на наличие множества более старших родственников, вся полнота власти падала на неё. И падала с такой высоты, с такой силой, что не могла не переломать все кости и не отбить все внутренности.

Даже в моменты, когда Милена озвучивала чёткий приказ, у неё создавалось ощущение, что за него приходилось биться словно льву, доказывая собственную правоту перед советниками, верховным жрецом, министрами и прочими лицами, будто желающими «научить её, как правильно управлять Империей».

В отсутствие Дэсарандеса Ороз-Хор превращался в настоящее скопище притворно кланяющихся, льстиво улыбающихся велеречивых змей. Придворные, столичная знать, аристократы из провинций, высшие чиновники, послы других государств… Даже стража и слуги. Милену мутило от их вида, когда эти люди едва ли не падали на колени, с обожанием и благоговением рассматривая императора, но стоило лишь ему покинуть дворец, уйдя на войну, как тут же начинали строить козни и интриги за её спиной.

— Ходят слухи, — нашёптывали Милене, — что граф Алонсий Мофос из Ипсена усомнился в правильности реформ налогообложения для горношахтной добычи руды. Его дерзкие высказывания могут создать весьма большое количество проблем.