И так каждый день. Императрица сжимала зубы, сталкиваясь с нескончаемым потоком острых, как лезвия, слов и языков.

Впрочем, со временем она научилась игнорировать подобное и даже находить это забавным. Как минимум потому, что если бы хотя бы десятая часть всего, что ей доносили, была правдой, Империя находилась бы на грани мятежа.

«Но не означает ли это, — думала Милена, — что если мы и правда окажемся на грани мятежа, то я не сумею понять этого до последнего?» — Эта мысль пугала её, заставляла всё больше погружаться в паранойю и выдавать порой неадекватно жёсткие распоряжения по отношению к незначительным, на первый взгляд, вещам.

Она знала слишком много примеров, когда аналогичные ситуации приводили к краху огромных королевств. И то, что произошло сейчас, дерзкие слова Герена… Подобное заставляло задуматься, означает ли это, что даже народ начинает роптать? Или это всего лишь случайность?

Впрочем, позднее императрица и вовсе посчитала оскорбление поэта достаточно грубым, тяжеловесным и неуклюжим. Попросту бездарным и не стоящим её внимания.

«Изящества в нём не более, чем в укороченных платьях с разрезами у шлюх Розового переулка, — мысленно посмеивалась Милена. — Окажись Юалд талантливее, например как Кауец с его „Веком позора“, то нападки оказались бы куда более тонкими, завуалированными, не бросающимися в глаза, мимолётными и чуткими, как послеобеденная дрёма. Такое уже нельзя было бы уверенно объявить крамолой, вынужденно сомневаясь и гадая, скрывается ли под двойным дном ещё одно? „Ода переливов“ могла стать именно подобным произведением. Колким, как шипы на розах. Словно терновый куст, царапающий тех, кто осмелился протянуть к нему руку, но при этом оставаясь недосягаемым для остальных».

Однако Милена не могла просто взять и выбросить случившееся из головы. Женщину одолевали мысли и размышления. Невольно Герен смог пробить броню её спокойствия, заставляя думать об одной и той же строке: «Таскол, стальной кулак в нашей душе. Сердце, яростно бьющее… Таскол… Таскол…»

И если по первости она, как и остальные слушатели, посчитала обозначение столицы Империи буквальным, ведь это соответствовало всему уже сказанному, то позднее, постоянно о нём думая, стала склоняться к иному. Это метафора. Сопоставление шло глубже, как это всегда бывает у поэтов с их тёмными словесами. Таскол — это не сердце, не душа, а место, где расположено сердце. Тут тоже был зашифрован свой смысл.

«Таскол — это я», — однажды с пугающей уверенностью поняла Милена.

Теперь, когда Дэсарандес находится на войне, захватывая разобщенные вольные города бывшего королевства Нанва, одновременно создавая угрозу и будущий плацдарм для атаки на Сайнадское царство, именно она — стальной кулак в душе своего народа. Она — сердце, которое бьёт их. Юалд — пёс, кусающий за руку, — назвал её злом в Империи. Тираном.

«Ты…» — вот как на самом деле начиналась «Ода переливов».

«Ты — кулак, который бьёт нас».

Лазарет… за две недели, прошедшие с начала учёбы, я стал весьма частым гостем этого местечка. Больничное крыло состояло из нескольких отдельных комнат, и первым располагался небольшой кабинет с широкими окнами, предназначенный для посетителей, который встретил меня уже привычным полумраком и чувством безнадёжности, которое почему-то царило здесь больше, чем во всей остальной Третьей магической. Сегодня, в дополнение ко всему, обстановке на руку играла дождливая погода и тёмные тучи, отчего складывалось ощущение попадания в склеп, а не в место, где тебе могут оказать помощь.

Единственное, что выбивалось из атмосферы бесконечного уныния, — громкие болезненные стоны, крики, кого-то тошнило, какие-то непонятные завывания и прочий уже привычный моему уху шум. Да уж, словно попал на поле боя…

Старик Фолк, как всегда сидящий на стуле и при свете лампы читающий книгу, покосился на меня и усмехнулся, ни слова не говоря. Интересно, как его самого не раздражает эта обстановка? Неужели нельзя как-то зачаровать дверь, чтобы не пропускала лишних звуков? Или хотя бы обшить её каким-нибудь материалом? Впрочем… наверняка ему всё это давно привычно.

Хромая, подошёл к нему ближе. Рёбра ныли, кровь из носа стекала на воротник порванной рубашки, левый глаз почти ничего не видел, а язык периодически ощущал пустые провалы на месте выбитых зубов. Приходилось всё время сглатывать кровь, отчего уже начинало тошнить.

— Кхи-инхи-иса зд-кха-кха… здесь? — не утруждая себя приветствием, с ходу поинтересовался я, едва выговаривая слова разбитыми, порванными губами. Благо, что Фолку было плевать на политесы. Может, из-за возраста, а может — из-за долгого опыта врачебной практики.

— Угу, — коротко ответил он, сразу же возвращаясь к книге.

Простояв пару секунд, осознал, что большего я не услышу. С другой стороны, а разве мне от него ещё что-то нужно?

Подавив желание «случайно» кашлянуть кровью ему в лицо, развернулся и короткими дёргаными шагами подошёл ко второй двери, заходя в основное помещение лазарета, где стояли длинные ряды коек. Почти пятьдесят штук! Я не поленился и посчитал их однажды, когда попал сюда в третий или четвёртый раз. Сугубо от скуки, само собой.

В тот момент я даже задумался: зачем так много? Но… в школе обучается порядка двухсот учеников, а значит, нужен запас лежачих мест на случай каких-либо проблем. Слышал я, как однажды, на отработке стихий, кто-то умудрился создать Огненный шторм…

Кроме того, сюда регулярно привозили пациентов из обычных больниц, чтобы версам-целителям было на ком нарабатывать навыки. Вот и сейчас здесь проходила «практика»: под присмотром достаточно молодой женщины, Тереллы Треттер, маги пытались поставить на ноги самых разных «больных». Я различил человека с колотыми ранами чуть ли не по всему телу; другой был бледен и весь трясся; ещё один, наоборот, истекал пóтом и лежал с мокрой тряпкой на голове.

Судя по всему, людей специально набирали с максимально разными симптомами, чтобы позволить начинающим целителям поработать со всеми возможными видами травм и болезней. Скорее всего, с опытом маги и сами начнут полноценно понимать, что и как делать, но для начала этот опыт нужно откуда-то взять.

Впрочем, у некоторых он проявлялся интуитивно. Недаром на целителей переводили лишь тех, кто показывал хорошие задатки именно к этому направлению в течение первого месяца.