– Бедный, бедный Пушкин мой, – тихонько пробормотал Михаил Аркадьевич. – И врага себе нажил, и кашу заварил. Что-то будет…

16

Агата слишком спешила. Не замечала ничего вокруг. Только всматривалась, стараясь угадать: горят в ломбарде окна или опоздала. Ей показалось, что в дальнем конце Варсонофьевского мелькнули очертания знакомой фигуры, но такое совпадение невозможно: Пушкину тут делать нечего. Наконец она увидела, что ломбард еще открыт. Агата чуть угомонила дыхание и распахнула дверь под звон колокольчика. Городового, что маячил на другой стороне улицы, заметила, но значения его появлению не придала. Что ей теперь городовой!

Катков хоть и готовился, чуть занервничал, когда увидел входящую. Тем не менее поклонился с дежурной улыбкой. И пожелал доброго вечера.

– Простите, немного опоздала, – сказала Агата, подходя к прилавку.

– Понимаем-с. А у нас все готово.

– Ничего не нужно, – Агата подняла вуаль. – Раздумала продавать перстень, хочу забрать.

Приказчик источал чистую вежливость.

– Прощения просим, никак невозможно-с!

– Почему невозможно? Просто верните перстень.

– Его уже нет.

За надежной улыбкой Каткова Агата не могла понять, что происходит.

– Куда же он делся?

– Никуда не делся. Продан уже.

– Как продан? – спросила Агата, не готовая к такому повороту.

– Да вам, мадам, какая печаль? Деньги сейчас изволите получить триста рубчиков.

– Не нужны мне ваши деньги, верните перстень! – она хлопнула ладонью по прилавку, но тут же сменила тон: – Будьте так добры, господин приказчик. Или нужно заплатить за хранение вещи.

– Так мы бы с радостью! Так ведь у нас ломбард! Сразу на витрину ставим. Перстенек в заклад не изволили оставить? Деньги сразу пожелали? Ну, так изволите получить. Вещь оказалась популярной: первый покупатель после вас взял. Жаль, мало запросил, прогадал-с…

– Кому продали перстень?

– Да кто же его знает! – Катков развел руками. – Нам имена без надобности. Расчет извольте получить.

Агата не ответила, пребывая в раздумьях.

Между тем Катков отсчитал десяток красных купюр. Одна показалась сомнительной. Пробурчав, он побежал к двери, выставил бумажку на мороз и посмотрел на нее под ярким светом лампы, расположенной у порога.

– Все в полном порядке, прошу пересчитать…

К стопке ассигнаций Агата не прикоснулась. Она не знала, что теперь делать. На звякнувший колокольчик не обратила внимания. И только когда приказчик резко попятился, поняла, что происходит неладное. Она обернулась. Дорогу преграждала пара городовых, смотревших без снисхождения.

– В чем дело? – строго спросила Агата.

– Извольте проследовать в участок, – ответил тот, что повыше.

Она еще старалась выиграть время, надеясь на какое-то чудо.

– По какому праву?

– Там разберутся.

– Я… Я работаю на сыскную полицию! – сама не ожидая от себя такого, выпалила Агата.

Городовые усмехнулись:

– Оно и видно.

– Вы не смеете… Не смеете меня задерживать… Я помогаю самому господину Пушкину!

– Он предупредил, что врать будете, – сказал городовой, мягко беря ее за локоть.

Привычка оказалась сильнее. Агата выдернула руку и кинулась к улице, надеясь, что молодая прыть выручит, что городовые в шинелях и с шашками на боку неповоротливы и что вообще мужчины соображают туго.

У нее почти получилось. Она была в шаге от спасительного порожка, оставалось только выскочить в дверь. Дальше – ночь, переулок и быстрый бег, который никогда не подводил. Спасение было рядом. Только руку протяни. Агата изо всей силы ударила в дверь, стекло жалобно застонало под хрип колокольчика. В лицо ударил мороз. Еще рывок, чтобы захлопнуть дверь перед носом городовых, и дальше не поймать. Оставалось совсем чуть-чуть…

17

Опыт нашептывал: если заваруха началась, то так и пойдет, пока не закончится. После обнаружения тела в четвертом номере вчера ночью, после суматохи, что случилась нынче, хорошего ждать не приходилось. Сандалов был уверен, что случится еще что-то. Оно и случилось. Чиновник сыскной полиции вид имел такой, будто неприятности витали у него за спиной. Как змеи у медузы Горгоны. Сандалов был беззащитен перед змеями. Щит его состоял из почтительной улыбки. Даже в невинной просьбе сыщика ему показалась скрытая угроза.

Тем не менее он аккуратно развернул книгу регистрации гостей, предоставив ее в полное распоряжение чиновника. Нормальный человек водил бы по строчкам записей пальцем. Но чиновник сыска молча уставился в страницу, только глаза бегают.

– Номер перед заездом гостя тщательно убирают?

– Как иначе?! – поразился портье. – У нас гостиница первого разряда. «Славянский базар» – это имя!

– Мне нужны подробности.

– Каждую пылинку сметают. Ни соринки не пропустят! Перины взбивают, подоконники протирают, да что там…

– Складки штор?

– Непременным образом! Чистота и порядок исключительные.

– Где этот номер? – вдруг спросил Пушкин, указав пальцем на запись.

Сандалов так хорошо знал свою книгу, что мог читать вверх ногами.

– На втором этаже.

– В том же коридоре, где и четвертый номер?

– Именно так, в самом конце.

– Гостей записываете сразу, в день приезда?

Портье выразил недоумение.

– Как же иначе?! У нас все строго, извольте заметить…

– Господин этот прибыл девятнадцатого декабря, днем…

Пришлось чуть сощуриться, глаза уже не те, и склонить голову.

– Совершенно верно, – ответил Сандалов, присмотревшись к записи.

– Когда выехал из гостиницы?

– Как можете видеть: росписи о выезде нет. Господин проживает. Оплачено вперед на неделю.

– Частый гость у вас?

– Первый раз, – ответил Сандалов и на всякий случай прочел фамилию: – Немировский Виктор Филиппович. Нет, не наш завсегдатай.

Сандалову жестом указали отодвинуться, чтобы не загораживал ячейку с ключами. Ключ от двенадцатого номера был на месте.

– Когда господин Немировский ушел?

– Да разве возможно за всеми уследить! – искренне ответил Сандалов. Тем более гость неприметный, особых пожеланий не высказывал. – Человек свободный, может делать что хочет.

Господин из сыска снова уставился в книгу.

– Не могу найти, кто живет в соседнем с четвертым номере, – сказал он.

Еще бы мог! Тут помнить надо или всю книгу внимательно изучить.