– Сеньор Альфонс Коччини, – ответил Сандалов так, будто речь шла о коронованной персоне. – Известный фокусник, выступает с гастролью в театре Мошнина, мировая знаменитость, можно сказать. Все нашу гостиницу знают и ценят.

Кажется, на Пушкина громкое имя не произвело никакого впечатления.

– Когда приехал? – только и спросил он.

– С месяц назад, как раз под начало выступлений. Газеты пишут: изумительное представление. Особо отмечают фокус с исчезновением.

К рассказу портье интерес не проявили. Господин снова уткнулся в книгу, как ястреб, что выискивает добычу. Сандалов убедился, что человек этот дурно воспитан, мрачен. И подъехать к нему будет трудно, если вообще возможно. Неприятная, холодная личность, будто не свой, не московский.

– Прибыл девятнадцатого декабря… Алоизий Кульбах, – прочел неприятный господин вслух. – Германский подданный?

Сандалов оказался в ситуации, когда нужно было выбирать между честью портье, который не должен разглашать сведения о постояльцах, и шансом угодить в участок. Фактически выбора не имелось.

– Только между нами, – просительно сообщил он. – Дело в том… Дело в том, что это не совсем простой постоялец.

– В чем его сложность?

– Известный медиум. Знаменитость. Он не совсем германский подданный… Вернее, совсем не подданный, но просил записать так, чтобы не раскрывать инкогнито. Творческая натура, имеет дело с миром духов.

Судя по записи, известная в мире духов личность проживала в номере восемь.

– Тоже на втором этаже? – спросил Пушкин.

Сандалов подтвердил.

– Как его настоящее имя?

Оглянувшись, портье дал знак приблизиться. Имя было названо Пушкину шепотом, самое что ни на есть отечественное, провинциальное имя. С подобным духи и общаться не пожелают. Алоизий Кульбах – это другое дело.

– Ключи на месте, господа в отлучке, – сказал Пушкин, еще раз взглянув на ключницу. – Тогда займемся вами, господин портье.

Сандалов сглотнул ежовый ком и улыбнулся. Кажется, начиналось самое неприятное. Но судьба или удача, кто знает, явно были на его стороне. Парадная дверь распахнулась, впуская городового. Служивый так спешил, что запыхался. С ночной темноты прищурился, но сразу заметил того, кого искал. Подбежал к Пушкину и чуть взмахнул рукой, изображая отдание чести.

– Взяли! – облегченно выдохнул он. – В участке сидит.

– Еще вернемся к нашей беседе, – пообещал Пушкин портье и поспешил за городовым.

Пытка не отменялась, только откладывалась. Сандалов это понял. И еще понял, чутьем портье, что Пушкин оставил его не просто так.

18

Около дома виднелась одинокая фигура. Ольга Петровна отпустила извозчика, дошла по утоптанному снегу до забора.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она.

Виктор Филиппович был трезв и сильно промерз. Прятал руки в пальто и топтался на месте.

– Зайдем в дом, – глухо сказал он.

Пройдя по саду, спавшему под снежными холмами, Ольга Петровна открыла дверь ключом и посторонилась.

– Теперь это твой дом, Викоша, заходи как хозяин.

– Ольга, прошу тебя, не время и не место глупостям.

Тем не менее Викоша прошел первым, скинул пальто в сенях. Ольга Петровна оставила на вешалке полушубок, зажгла в гостиной подсвечники. Стало светлей.

Сидя на стуле, Викоша покачивался, обхватив себя руками.

– Тебе холодно? – спросила она. – Растопить печь?

– Оставь… Пустяки… Сядь, – Викоша не замечал, что отдает приказания.

Ольга Петровна подчинилась.

– Я в твоей власти.

– Не надо, прошу тебя, – он протянул ладонь, на которой виднелся мятый комок бумаги. – Прочти…

– Что это?

– Говорю, прочти.

Она с опаской прикоснулась к бумаге и развернула кончиками пальцев.

– Конверт? Без адреса?

– Внутри.

Из смятого конверта выудила полоску бумаги, смятую. Развернула и прочла строчку.

– Почерк Гри-Гри. Откуда это у тебя?

Викоша посмотрел исподлобья.

– Зачем ты это прислала?

Ольга Петровна отшвырнула конверт и записку.

– Ты с ума сошел! Мне не хватало еще шутки шутить? С чего ты взял, что я?

– Больше некому.

– Викоша, ты пьян? Говоришь какую-то невероятную чушь.

– Это не чушь, Оля. Это письмо мне принесли в контору сегодня утром. Понимаешь? Сегодня утром.

– Ты хочешь сказать, что… – она зажала рот ладошкой и не смогла больше ничего сказать. Глаза ее расширились.

Викоша нагнулся и сгреб с пола помятую записку с конвертом.

– Значит, не твоя шутка, – сказал он. – Очень жаль. Была надежда…

Ольга Петровна вскочила и подбежала к окну, как будто хотела открыть его и надышаться морозным воздухом. И вдруг резко обернулась.

– Ответь мне: что ты должен закончить?

– Налей водки, – обреченно ответил он.

– Что вы натворили с Гри-Гри?! Ради чего он погиб?! С чем вы заигрались?! Вас же предупреждали, просили! Что вы наделали?! – кричала Ольга Петровна истерически.

– Оля, успокойся… Сделанного не вернуть… Дай мне выпить…

Сжимая ладонями виски, она уткнулась лбом в ледяное стекло.

– Что вы наделали, что вы наделали, – повторяла она.

Оставалось ждать, когда закончится женская истерика. И тут Ольга Петровна вздрогнула, отшатнулась от окна, развернулась и заслонила его собой.

– Что там? – спросил Викоша.

– Ничего. Показалось. Сейчас поставлю самовар. Или ты хотел водки…

Викоша вскочил и бросился к ней. Ольга Петровна широко раскинула руки, собой закрывая окно.

– Там ничего нет… Все хорошо… Не смотри… Не надо… Викоша, не надо…

Он не слушал, оттолкнул слабую женщину, приник к стеклу. Поставил ладони заслонками, чтобы вглядеться в темноту. В темноте что-то белело. Или это только казалось.

– Ты видела ее? – спросил он, обернувшись. – Видела? Ответь…

Ольга Петровна помотала головой и выбежала, прикрывая глаза ладонями. Из дальней комнаты донесся ее стон.

Виктор Филиппович машинально пригладил волосы.

– Вот оно что… Теперь за мной пришла… – проговорил он. – Мой черед… Ну уж нет… Со мной у тебя ничего не выйдет… Я тебе не дамся… Не дамся…

С размаху он ударил ногой по стулу. Стул взмыл и врезался прямиком в буфет, сея осколки. Разрушение было сущим пустяком. По сравнению с тем, что должно было случиться.