Этот Рубикон только в самый-самый первый раз перейти непросто.

Типа как девственности лишиться.

А потом все с исключительно возрастающим удовольствием.

У некоторых даже по экспоненте.

Навидался, знаете ли.

Когда-то сам в точно такую же беду чуть не скатился.

Пока не дошло наконец, что самые простые решения далеко не всегда самые правильные…

Так что, если я хочу жить, то эту мразь мне надо как-то вычислять и останавливать.

А жить я, как выясняется, все же хочу.

Сегодня к вечеру общая картина уже должна будет более-менее четко нарисоваться.

А там – можно будет уже и следака подключать, Порфирия этого, пусть свою зарплату отрабатывает, фанатик хренов.

Любой общий труд, направленный на мою личную пользу, – облагораживает. Так, кажется, в том старом детском мультфильме котяра рассуждал?

Умно рассуждал, тут ничего не скажешь.

А я пока пойду Хафиза полистаю, не торопясь.

Или Саади.

Интереснейший перец был, кстати.

Суфий.

Аскет.

Дервиш фактически.

И – такие стихи…

…Вздыхаю, отщелкиваю докуренную сигарету прямо в спокойно разлившуюся под окном, покрытую мелкой дождевой рябью лужу.

Ежусь от подступающего холода, прикрываю фрамугу; взбив посильнее подушки и закутавшись поплотнее в колючий казенный плед, укладываюсь на узкую больничную койку.

Хафиз под рукой, за сигаретами тоже, если что, тянуться далеко не нужно.

Красота…

До томика Саади, правда, вытягиваться далековато, он на втором столике остался, вместе с остальными книжками.

На тумбочке рядом с кроватью только Кинг, Хайям и Хафиз.

Ну да ничего страшного.

Пока обойдусь Хафизом.

Хайям все-таки жестковат, его горечь нужно вином запивать, и это – как минимум…

…Прочитал первые пять случайно выбранных «газелей», задумался о чем-то своем, смутно угадываемом, ускользающем.

Завздыхал, поднял глаза в потолок, воспроизвел в голове только что прочитанные строчки, попытался вспомнить, как они звучат на фарси, и незаметно для самого себя задремал.

Отключился.

Даже сон коротко посмотреть успел, где сквозь плотную вязь зеленых листьев чинары пробиваются тонкие теплые лучики горячего южного солнца.

Вот ведь оно как бывает…

Мы видим, что римский народ подчинил себе всю вселенную только благодаря военным упражнениям и своей военной выучке. В чем другом могла проявить свою силу горсть римлян против массы галлов?

Флавий Вегеций Ренат, «Краткое изложение военного дела»

…Он меня, кстати, и разбудил.

Собственной, блин, персоной.

И – ведь не сказать, что не ждали…

…Гладко, почти что до синевы выбритый, с аккуратной легкой сединой в некогда черных как смоль волосах.

Во всем его облике только эта легкая седина и прибавилась со времен нашей последней встречи.

А все остальное – без изменений.

Будто забальзамировали когда-то давно.

А ему ведь уже довольно хорошо за сорок.

Постарше меня будет, – а как, сволочь, молодо выглядит-то!

Прям-таки залюбуешься…

…Все те же неизменные голубые классические джинсы, серый, грубый и колючий свитер.

На одном из кресел валяются небрежно кинутые туда «вечная» куртка и бейсболка от его любимого SI.

Он всегда был диким модником, наш старый, как окаменевшее говно мамонта, и такой же холодный, друг Али.

Вожак, топ-бой, черт бы его побрал.

Лидер.

И в то же время он никогда не любил, чтобы его одежда бросалась в глаза и легко запоминалась.

Понятное дело.

И наши отечественные менты, и копы из других стран, куда он время от времени направлялся бить чужие головы и подставлять свою – они ведь тоже не идиоты.

Вернее, конечно идиоты.

Но не настолько.

И ходит он, если потребуется, все так же бесшумно в этих своих, тоже неизменных и летом и зимой, легких белых кроссовках.

Я, по крайней мере, его не услыхал, пока он меня не окликнул.

И ведь при этом я не спал толком.

Так, подремывал.

А – надо же…

– Привет, – говорит, – что ли, Егор Арнольдович…

И – устраивается поудобнее на широком, чуть желтоватом от времени больничном подоконнике.

А у него там уже, гляжу, и пепельница, позаимствованная непосредственно с моей тумбочки, и все остальные дела.

Сигареты, зажигалка.

И когда только успел?

– И тебе, – кривлюсь, – не хворать, Глеб Егорыч. Или тебя лучше по-прежнему Али звать-величать?

– Да как тебе удобнее, – жмет он плечами, – так и зови. Лично мне, что так что эдак – фиолетово. Слова сами по себе, без того, что ты в них вкладываешь, – ничто, шелуха, форма без содержания.

Я негромко хмыкаю, вздыхаю, деланно-небрежно извиняюсь и валю в сортир типа умываться со сна.

Он благосклонно кивает и не торопясь прикуривает тонкую, щегольскую сигарету.

Разговор, судя по всему, предстоит совсем не простой.

Впрочем, с этим человеком любые, даже самые, казалось бы, простые вещи могут обретать какой-то не всегда ясный смысл: обычно странный и чаще всего немного пугающий. Я ему и в наши лучшие с ним времена особо в глаза не любил засматриваться.

Даже, честно говоря, не знаю, какого они у него цвета.

А ведь дружили некоторое время назад.

Точнее, – приятельствовали.

У таких, как он, с дружбой все… г-к-х-м… слишком консервативно, что ли.

У них друг – это, наверное, даже побольше, чем родственник.

А меня такое положение дел немного пугает.

И уж совершенно точно, – не устраивает.

С бездной – не играют.

С ней – не дружат.

Ее либо избегают, либо в нее падают.

Я раньше думал, что мне этой байды, по счастью, как-то удалось избежать.

А вот сейчас уже и не уверен.

Почему-то…

…Поплескал в лицо холодной водичкой, вытерся грубоватым больничным полотенцем, заодно и успокоился чуть-чуть.