себя: «Сейчас никто не верит, что ты бык, пока не покажешь карточку. А некоторые и после этого не верят».

– «Йенс Кернер, тридцать третий комиссариат», – прочла растаманская королева. – Это далековато отсюда. Разве здесь твоя территория?

– Моя территория везде. Так как тебя зовут?

– Линда Грин. Двадцать два года. Учусь на юридическом.

– На юридическом? – переспросил Йенс.

– А что? По виду не скажешь?

– Как должны выглядеть студенты-юристы, я не знаю. Удивился из-за наклейки на двери.

– Если собираешься бороться с властью, надо знать, как она устроена.

– А ты собираешься с ней бороться?

Еще раз затянувшись и выпустив дым, Линда Грин улыбнулась.

– Ты пришел поговорить о моих планах на будущее?

– Нет, я ищу Лютгера Бринкманна. Знаешь такого?

– Черного Лютгера? А то!

– Почему он черный?

– Потому что одевается во все черное. Всегда.

– Ага… И где его найти?

– Та дверь, перед которой ты стоял, как раз его. Только вряд ли он дома. Его тут почти никогда не бывает.

– Но живет-то он все-таки здесь?

Линда Грин пожала плечами.

– Даже не знаю. Он ни с кем не общается.

– О'кей. Спасибо.

– За что?

– За добровольное содействие государственной власти.

– Всегда пожалуйста. Ты не похож на того, кто этой властью злоупотребляет.

Направляясь к двери, которую Линда Грин ему указала, Йенс подумал: «Знала бы ты, о чем говоришь!» – но все равно почувствовал себя польщенным. По какой-то ему самому непонятной причине он был рад, что эта девушка отозвалась о нем с одобрением.

Йенс постучал ребром ладони – достаточно сильно, чтобы внутри было слышно. Реакции не последовало. Тогда он еще раз попробовал сделать то, что уже делал раз пять, пока сюда ехал, – набрал номер Черного Лютгера, который дал ему хозяин пиццерии. Трубку опять никто не взял, звонка за дверью слышно не было.

– Я же говорила! – крикнула Линда Грин. – Здесь вообще живут странные типы, но Лютгер страннее всех.

Йенс повернулся к ней.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну он не курит, не пьет, не разговаривает, ни с кем не контактирует. Типичный аутсайдер. По-моему, он ужасно неуверен в себе.

Йенс протянул ей свою визитную карточку.

– Сделаешь мне одолжение? Если увидишь его, скажи, чтобы позвонил мне. Это важно.

Линда Грин взяла карточку.

– Он что-нибудь отмочил?

– Нет, но он мог кое-что видеть. Если он нам об этом расскажет, то, вероятно, поможет спасти человеческую жизнь.

– Серьезно? От Лютгера я всегда ожидала скорее противоположного…

– Что, прости?

Она пожала плечами, попытавшись изобразить пофигизм, но это у нее не очень-то получилось.

– Ну… В фильме про психопатов он мог бы сыграть главную роль.

С этими словами в ушах и мрачным предчувствием на душе Йенс направился к своей Красной Леди. Вдруг раздался звонок. Это была Ребекка.

– Ты не поверишь! – начала она без предисловий, ее голос дрожал от напряжения.

– Во что я не поверю?

– Сейчас опять приходил Торбен Вольтерс. Он выяснил, с чьего телефона звонили Виоле Май.

– Ну?

– Предоплаченная сим-карта активирована на имя Аннеке-Ким Ландау.

Йенс, все это время продолжавший медленно идти, вдруг остановился так резко, как будто налетел на стену. Не сумев сразу воспринять такую информацию, он переспросил:

– Ким Ландау? Это наша бледная женщина?

– Невероятно, правда?

– А Торбен уверен?

– Он оставил нам параметры звонков. К сожалению, карта была зарегистрирована еще в мае две тысячи семнадцатого, то есть до того, как вступил в силу новый закон о телекоммуникациях.

– Значит, личные данные абонента не проверялись?

– Вот именно, – подтвердила Ребекка. – Кстати, использовалась карта мало: ровно столько, сколько было нужно, чтобы она не перестала действовать.

Йенс положил трубку и уставился прямо перед собой.

10

Детство

Стоя у чердачного окна своей пропахшей плесенью комнатушки, которая теперь была его королевством, мальчик смотрел на патрульную машину, припаркованную перед домом.

Пять минут назад из нее вышли двое полицейских. Позвонили, мать открыла дверь. Сейчас они разговаривали внизу, в прихожей. О чем, мальчик не слышал, да ему и не надо было. Позавчера вечером он стал свидетелем того, как светловолосая девочка упала с лошади. На спине до сих пор багровела полоса, оставленная хлыстом. Мать, разумеется, ничего не заметила, потому что вообще не имела привычки рассматривать сына. Его самого след от удара не занимал, он думал только о девочке: о ее прелестном лице, о запахе ее волос…

Мужчина, который хлестнул мальчика, был, наверное, отцом юной наездницы и обратился в полицию. Он неправильно истолковал увиденное на месте происшествия, и его реакция была несправедливой. Но справедливости вообще нет. Во всяком случае, для тех, кто вырос изгоем. К своим пятнадцати годам мальчик усвоил это лучше, чем что-либо другое.

В чердачной каморке было ужасно жарко, тонкая футболка липла к телу. По лицу, покрытому жирной пленкой подсохшего пота, струился свежий пот – проявление страха. Приезд полиции напугал мальчика. К тому же он с напряжением ждал реакции родителей, особенно матери. Уж теперь-то она не могла просто проигнорировать его.

Еще через пять минут полицейские вышли из дома. Перед тем как сесть в машину, один из них, бородатый с темной кожей, обернулся.

На старой деревянной лестнице раздались шаги – легкие, но шумные. Это была мать. Истощенная женщина весила, наверное, не больше пятидесяти килограммов, а ступала так, будто несла на плечах целую тонну. Мальчик повернулся к двери и стал ждать. Его руки задрожали, но не от страха. От радости.

Уже совсем приблизившись, шаги вдруг остановились. Сквозь щелку виднелась тень на полу. Мать просто стояла: не входила и не стучалась. Почему? Мальчик сжал кулаки и, затаив дыхание, стал считать секунды.

Те короткие молитвы, которые он посылал небу, не были услышаны. За дверью скрипнули половицы: мать повернулась и начала спускаться. К глазам мальчика подступили горячие слезы. Он плюхнулся на край кровати и некоторое время неподвижно сидел, глядя на дверь. Свет струился из-под нее, не встречая снаружи никакого препятствия. Наконец мальчик вздохнул. Его тело, содрогнувшись, обмякло. Потом он встал, вышел из комнаты и спустился по лестнице.

Родители, как всегда в послеобеденные часы, были в гостиной. Шла одна из тех скучных передач, которым они посвящали все свое время – сидя или лежа перед телевизором, наблюдали за тем, как какие-то люди кричат друг на друга, а женщина в черной мантии пытается их утихомирить. Мальчик знал: это судебные шоу. Но ему было непонятно, зачем такое смотреть, если тут все неправда, все специально придумано, чтобы одурманивать разум. «Одурманивать разум» – именно так сказал герр Грюнднер, учитель. Тогда мальчику стало стыдно за родителей, и