обета. Но что, если этот треклятый надменный король запретит ему участвовать в походе?

Матье тоже встал и с тревогой смотрел на приближающегося англичанина. Остановившись на расстоянии удара мечом, Ричард воззрился на рыцаря, храня совершенно непроницаемое выражение лица. И когда дальнейшая неопределенность стала невыносимой, он проговорил:

— Ты очень хорошо сражался сегодня.

Гийом не сообразил, что затаил дыхание.

— Как и ты, — лаконично ответил он, и ему показалось, что в уголке губ Ричарда промелькнула улыбка.

— Странное дело, но климат Утремера повредил, похоже, мою память, — продолжил король. — Хоть убей, но я никак не могу вспомнить, какие разногласия случались между нами в прошлом.

— Воистину странно, — серьезно кивнул Гийом. — Я страдаю от той же болезни.

Ну вот и отлично. Значит, мы можем с этого дня начать все заново. Пойдем в мой шатер, перекусим и отдохнем после битвы, — закончил Ричард, и теперь де Барре не сомневался, что уловил намек на улыбку.

Рыцарь принял приглашение столь же небрежно, как оно было сделано, обнаружив испытанное облегчение только в улыбке, адресованной Матье. Юноша просиял, тронутый видом того, как два его героя преступают через разделяющие их разногласия. Тут Ричард обернулся через плечо и сказал:

— И ты тоже приходи, Матье.

По лицу молодого человека, спешащего догнать старших товарищей, разлилось истинное блаженство.

К этому времени собралась толпа, так как Гийома соотечественники-французы очень любили, и теперь они тоже улыбались, довольные тем, что английский король помирился с несправедливо обиженным им человеком. Единственные двое, кого не захватила эта волна добродушия, стояли на пороге герцогского шатра. Епископ Бове покачал головой, потом сплюнул под ноги.

— Что ни сказал бы этот сукин сын Гийому де Барре, это не извинения, можешь не сомневаться. Он скорее даст отрезать себе язык ложкой, чем выразит сожаление или, Боже упаси, признается в ошибке.

— Извинения созданы для низших, — горько промолвил Гуго. — Не для таких, как Львиное Сердце.

Следующий день армия простояла под Хайфой. Разложив пожитки на пляже, солдаты избавлялись от того, что не являлось совершенно необходимым. Возобновив во вторник, двадцать седьмого, свой марш, крестоносцы придерживались плотного строя, как требовал Ричард. Французам арьергард король больше не доверил, и с того дня им по очереди командовали тамплиеры и госпитальеры. Государь старался также поддерживать мораль среди пехотинцев, меняя их обязанности по отрядам. Один день отряд нес опасную и утомительную службу, охраняя открытый левый фланг и защищая уязвимых рыцарских коней от сарацинских стрел, на другой сопровождал обоз, прикрытый морем. Для людей гнетущий зной оказался врагом не менее страшным, чем Салах ад-Дин. Ричард делал все возможное, чтобы облегчить тяготы воинов. Шли только по утрам, в полдень разбивали лагерь. Но нахождение под палящим зноем взимало свою дань. Люди падали от тепловых ударов, некоторые умирали. Больных перевозили на корабли, мертвых хоронили на месте.

Продвижение было медленным, так как армия пользовалась старинной римской дорогой, сильно заросшей колючим кустарником и миртом. Пехотинцам приходилось подчас продираться через достигающую уровня груди живую изгородь. В течение четырех следующих за нападением на арьергард дней сарацины оставляли христиан в покое, так как пока те огибали гору Кармель, Салах ад-Дину пришлось отвести свою армию в глубь материка. Но едва крестоносцы достигли пустынного городка, называемого франками Мерль и аль-Маллаха арабами, они снова стали подвергаться ударам, и отражая один из подобных натисков, Ричард едва не угодил в плен.

Последний день августа застал армию на коротком марше от Мерля к другому разрушенному Салах ад-Дином городу, Цезарее. Этот день выдался самым тяжким из всех: жара была нестерпимой, и от лучей солнца гибло не меньше, чем от стрел турок. Когда крестоносцы смогли-таки разбить палатки не берегу Крокодильей реки, они чувствовали себя истощенными как физически, так и морально. Однако дух их подняло прибытие задержанного противными ветрами флота, доставившего провизию и подкрепления — солдат, силой или уговорами выкорчеванных из таверн и борделей Акры.

За следующее утро армия проделала всего три мили и встала лагерем на берегу реки настолько заросшей камышом, что ее прозвали Мертвой. При этом в течение почти всего перехода приходилось отражать атаки сарацин. Затем целый день крестоносцы отдыхали, заботясь о раненых и перегревшихся на солнце, и гадали, многим ли из них суждено воочию увидеть Священный город Иерусалим. Большинство из них являлись закаленными в боях воинами, но им не давало покоя гнетущее чувство, что они оказались в безжалостной чужой земле, которую никогда не назовут своим домом.

Солдаты ненавидели врага, отказывающегося сражаться честно, но налетающего как сокол на добычу и снова уносящегося вдаль. Они проклинали жару, пыль и белесое небо, боялись ядовитых змей, скорпионов и тарантулов, подкрадывающихся в темноте. Насекомых крестоносцы старались отпугнуть шумом, стуча в щиты, кастрюли и миски, но отогнать таким образом получалось только сон. Лежа с открытыми глазами, постоянно вздрагивая, воины прислушивались к ночной молитве священников: «Sanctum Sepulcrum Adjuva!» Вносящий умиротворение глас проносился по лагерю, повторяемый одновременно тысячами глоток, наверняка достаточно громкий, чтобы его услышали у самых Врат Небесных: «Пресвятая Гробница, помоги нам!» Клич повторялся три раза, напоминая им, что они оказались в этом адском месте по велению Божьему, и тот, кто сложит голову в крестовом походе, получит прощение земных грехов и гарантированный вход в рай. Как только последние звуки молитвы стихали, солдаты простирались на земле и пытались уснуть, стараясь не думать о том, что готовит завтра.

Салах ад-Дин рассчитывал вынудить франков разорвать строй, потому как тогда они становились наиболее уязвимыми. Но пока им удавалось поддерживать дисциплину, а от Яффы их уже отделяло всего тридцать четыре мили. Постоянные стычки продолжались, обе стороны несли потери. Всякого захваченного в плен крестоносца доставляли к Салах ад-Дину, допрашивали, а затем убивали. Прежде султан обычно проявлял к пленникам милость, но резня в Акре взывала к мести. Передав командование брату, Саладин лично отправился искать подходящее для битвы место, ибо решил сразиться с франками прежде, чем те достигнут безопасного убежища в Яффе.

Во вторник, 3 сентября, крестоносцев подстерегала самая большая с момента их выхода из Акры опасность. Они обнаружили, что старая римская прибрежная дорога стала непроходимой, превратилась заросшую кустами тропку, не способную пропустить пятнадцать тысяч воинов, шесть тысяч лошадей и тяжелые обозные фургоны. Впервые пришлось им оторваться от моря и последовать вдоль русла Мертвой реки до ее пересечения с сухопутным трактом, идущим параллельно побережью. Вскоре на них обрушилась разделенная на три части армия,