мог попробовать протолкнуть древко через тело раненого насквозь, либо выждать несколько дней, давая ткани вокруг наконечника отмереть. Первый вариант отпадал, поскольку существовал риск повредить королю внутренние органы, второй тоже не подходил. Не подходил для человека, заявляющего о своем намерении завтра же выйти на поле боя. Но обследовав рану, Ральф вздохнул с облегчением, подумав о том, что хваленое везение Львиного Сердца не подвело и на этот раз.

— Тебе посчастливилось, государь. Похоже, болт не проник слишком глубоко, увязнув по большей части в кольчуге и фуфайке.

— Вот и отлично. Так извлекай его.

Мастер Безас знаком приказал подать ему щипцы и ухватился ими за древко. Минуту спустя он уже купался в похвалах королевских друзей. Сам король вел себя более выдержано, чего, впрочем, лекарь и ожидал, зная про намерение Ричарда представить рану событием насколько возможно пустячным. Ральф обрабатывал поврежденные ткани уксусом, когда снаружи послышался неожиданный гул. Ричард порывался выяснить лично, но Андре его опередил.

— Я иду, ты сидишь, — отрезал он и нырнул под полог палатки.

Ричард пребывал не в лучшем расположении духа: злился на друзей, так разволновавшихся из-за ерунды, и на себя за допущенную беспечность. Он неохотно принял протянутый Генрихом кубок с вином и без улыбки отреагировал на шутку племянника о том, что у шатра стоит поставить стражу, чтобы отгонять всю ораву доброжелателей.

— Ги де Лузиньян желал лично убедиться, что ты не на пороге смерти, а половина епископов возносила мольбы о твоем выздоровлении. Даже Гуго Бургундский обеспокоился и послал гонца спросить, справедливы ли слухи. Мне воистину следует направить по лагерю герольда, чтобы он громогласно объявил, что ты ранен не серьезно.

— Конечно не серьезно! Мне доставалось куда сильнее, когда мальчишкой я упражнялся с квинтином[2].

Ричард несколькими глотками прикончил вино — явное свидетельство того, что чувствовал он себя не так хорошо, как заявлял, — но Генрих был достаточно умен, чтобы не заострять на этом внимание, а просто снова наполнил кубок. Тут возвратился Андре.

— Очередная свара из-за павших лошадей, — сообщил он мрачно, потому как проблема досаждала все сильнее. Ежедневному рациону из сухарей, бобового супа и солонины солдаты вполне объяснимо предпочитали свежее мясо, поэтому от желающих купить туши убитых сарацинами коней не было отбоя. Однако владельцы туш, рыцари, запрашивали недоступные большинству простых воинов цены, и отсюда проистекали недовольство и ссоры. Когда Андре объявил, по чем идет нынче конина, Ричард тряхнул головой.

— Я положу этому конец раз и навсегда. Сообщи, что я буду давать любому рыцарю коня взамен павшего в бою. При условии, что тушу убитого те станут даром уступать пехотинцам.

— Даже французским рыцарям? — недоверчиво спросил Генрих. — Превосходная идея, дядя, солдаты будут от нее в восторге. Пойду распоряжусь немедленно.

Беседу прервало прибытие Ги де Лузиньяна в сопровождении епископа Солсберийского, Жака д’Авена, графа Лестерского и ряда прочих посетителей, слишком знатных, чтобы заставить их ожидать на пороге. Прошло несколько часов, прежде чем Ричард смог наконец лечь в постель. Однако король обнаружил, что не в силах уснуть — тело достигло крайней степени усталости, но мысли продолжали лихорадочно роиться. Армия миновала песчаные дюны и холмы, ландшафт страны менялся. Впереди простиралась двадцатимильная дубрава, известная как Арсуфский лес, и чтобы снова выйти к побережью, крестоносцам предстояло пробраться через эти дебри. Они представляют собой идеальное место для засады, и едва ли Саладин не воспользуется таким шансом. Идет не только вооруженное противостояние, но и поединок воль: султан намерен дать битву, он же, Львиное Сердце, решил избегать ее. До поры его воины сохраняют образцовую дисциплину, не поддаваясь на постоянные провокации. Но как долго еще смогут они выдерживать такое напряжение? Король час за часом ерзал и ворочался в кровати, всякий раз морщась, если по забывчивости ложился на раненый бок. Интересно, бодрствует ли и Саладин этой ночью? Испытывает ли он иногда колебания, зная, как много поставлено на кон?

На следующее утро тело Ричарда онемело и болело куда сильнее, чем ему хотелось признать, и он был рад, что на среду выпал день отдыха. Но король озаботился тем, чтобы появляться почаще на людях, убеждая их в несерьезности полученной раны. Он вскоре убедился, что воины тоже беспокоятся насчет Арсуфского леса. Когда до него дошел слух, будто сарацины намерены поджечь лес, как только крестоносцы вступят в него, Ричард понял, как надо действовать. После полудня он вызвал к себе Онфруа де Торона и приказал отправляться под флагом перемирия во вражеский лагерь и сказать, что английский король хочет обсудить условия мира с братом султана.

Онфруа удивился, но повиновался и передал сообщения передовому посту саладинова войска. Командир авангарда, Алам ад-Дин Сулейман ибн-Жандар, без промедления послал весть султану. Салах ад-Дин изумился не меньше Онфруа, но с готовностью откликнулся на предложение.

— Постарайся затянуть переговоры с франками, — наказал он брату. — Пусть остаются где есть до тех пор, пока к нам не подойдут ожидаемые подкрепления туркоманов[3].

Была достигнута договоренность, что Ричард и аль-Адиль встретятся на рассвете следующего дня.

Когда Ричард и Онфруа выехали из лагеря в сопровождении всего горстки рыцарей и направились к условленному месту встречи с Малик аль-Адилем, небо было окутано жемчужным туманом. Заметив приближающихся сарацинских всадников, король велел своим обождать, а сам вместе с Онфруа перевел коней на шаг.

— Я удивлен, что Саладин не стал настаивать на собственном толмаче, — произнес Ричард после нескольких минут молчания. — Похоже, он очень доверяет тебе, парень.

Де Торону было жаль, что английский король поднял эту тему, но ему даже в голову не приходило солгать.

— Я попал под Хаттином в плен, монсеньор, — спокойно ответил молодой человек. — Моя госпожа матушка предложила отдать замки Керак и Монреаль в обмен на мою свободу. Саладин согласился, однако гарнизоны крепостей отказались подчиниться приказу матери. Поскольку мы не исполнили свою часть сделки, я вернулся и сдался султану. Тот сказал, что я поступил честно, и спустя несколько месяцев освободил меня без выкупа.

Онфруа посмотрел на собеседника, ожидая насмешек, но увидел, что Ричард улыбается.

— Хороший поступок, — сказал король, и Онфруа покраснел — так непривычно было ему слышать похвалу.

— Иные утверждают, что клятва, данная неверному, ничего не стоит, — признался де Торон. — И считают меня дураком за то, что я исполнил свое обещание.

— Это они дураки. Ага, вот и он.

Аль-Адиль восседал на гнедом жеребце