руку с зажатым в ней сапожным молотком на стол. Другой рукой прижал к крышке стола молоток и не двигался.

«Силен дед спать, – подумал с нежностью Гаврилин. – Надо перетащить его на кровать».

Он встал, поднял руки и с удовольствием потянулся. Впервые с тех пор, как познакомился со Щеголем, Дмитрий почувствовал себя успокоенным, уверенным и сильным. Жизнь для него обретала смысл, и будущее, хотя неясное, но уже имело свои контуры. Он подошел к старику, взял его под руки и попытался поднять.

– Дедуля, – протянул он нежно, – давай, дорогой, в кроватку, – с большим усилием он оторвал его от табуретки. Голова старика безжизненно опустилась на грудь, руки плетьми повисли вдоль тела.

«Что с ним?» – с тревогой подумал Дмитрий и с трудом потащил его к деревянной кровати. Он кое-как уложил безвольное тело и, обеспокоенный, стал трясти старика, пытаясь его разбудить.

– Дед, дед! Чего ты? – почти умолял Гаврилин. – Проснись, нельзя же так спать!

Вдруг страшная мысль поразила Дмитрия, он остолбенело уставился на заросшее седыми волосами лицо. Потом торопливо расстегнул на груди у старика рубашку и припал ухом к груди. Как он ни старался, ни прислушивался, он не мог уловить ударов сердца и все больше приходил в ужас при мысли, что старик внезапно умер.

Его охватил панический страх, он бросился вон из комнаты. В темноте наткнулся на перевернутую вверх дном бочку, сильно ударился коленом, но не заметил этого. Он рвал, дергал калитку и никак не мог ее открыть. Тогда вскочил на перекладину и перепрыгнул на другую сторону ворот. Гаврилин бежал, не разбирая дороги, падал, проваливался в рытвины и снова бежал вниз по склону горы, туда, где проносились по дороге машины, прорезая темноту лучами фар.

Когда он добрался до трассы, то представлял собой жалкое зрелище: брюки порвались и клочьями висели на нем, пыль густо покрывала одежду, лицо исцарапано колючками кустарников и кровь запеклась на щеках и на лбу.

У дороги с погашенными огнями стояла легковая машина. Дмитрий медленно двинулся мимо, заметив в кабине за рулем человека. Он уже миновал машину, когда дверца, тихо щелкнув замком, открылась, и знакомый голос приказал:

– Шкет, иди сюда!

Гаврилин как вкопанный остановился. Это было так неожиданно, что он растерялся.

– Иди быстрей! – повторил властный голос.

И Дмитрий пошел к машине, покорный и безвольный, без надежд и будущего, вновь ставший не Дмитрием Гаврилиным, а просто Шкетом, человеком с кличкой, приобретенной когда-то давно в колонии.

Едва он сел рядом с водителем, машина, разрезав ярким лучом плотную темному, рванулась вперед, унося Гаврилина в неведомое.

– Что там случилось со стариком? Ты его пришил? – спросил водитель.

– Нет, нет! – в страхе закричал Гаврилин. – Он сам умер!

– Сам? А ты докажи! А женщина из киоска?

– Виталий Гаврилович! – простонал Дмитрий. – Помогите! Деньги украли, загнали совсем!

– Не умирай! – резко прикрикнул хозяин машины. – Ты обманул меня, вот и засыпался. – Он сделал паузу. – Я помогу тебе. Я вытащу тебя из этого… – Виталий Гаврилович замолчал, подыскивая слово, и вдруг добавил: – Будешь служить святому делу! А нет… – угрожающе начал он, но тут из-за поворота вынырнула машина, и Виталию Гавриловичу пришлось прервать монолог, чтобы не столкнуться лоб в лоб с лихим водителем.

– Буду служить! – чуть не в голос закричал в отчаянии Гаврилин. – Все что прикажете! Только не колония! Не хочу больше в колонию! – вдруг завыл со слезами в голосе Шкет.

– Ладно! Хватит скулить! – оборвал его Щеголь. – Не раскисай, любитель приключений! – вдруг смягчился он и похлопал по вздрагивающему, худому плечу парня.

Виляя на серпантинах, машина все дальше и дальше увозила Дмитрия от города, которому он радовался в мечтах, предвкушал наслаждение и отдых, и который принес ему не радость и облегчение, а полное крушение всех его надежд, отбросив так далеко назад, что Гаврилин не видел даже своего будущего.

* * *

Вечерний город приветливо мигал неоновыми огнями, снег искрился под лучами автомобильных фар. Пешеходы – одни кутались в пальто и спешили скорее скрыться, кто в автобусе, кто в магазине, другие, которым жгучий мороз был ни по чем, шли неторопливо и, выпуская клубы пара, разговаривали о своих делах. И в этой многоликой, многоцветной толпе спокойной, неторопливой походкой незанятого человека, которому спешить некуда, шел крепкий, высокий мужчина лет семидесяти в дорогом пальто с бобровым воротником. На нем красовалась светло-коричневая меховая шапка, под рукой он зажал суковатую декоративную палку. Дмитрий Степанович Паршин любил вот такие вечерние прогулки. Знакомые Дмитрия Степановича знали, что он был долгое время актером, а потом несколько лет назад приехал в этот город на Волге, где, как он говорил, здоровая зима и прекрасное теплое лето. И действительно, зиму он принимал как долгожданную, радостную, здоровую пору, выходил гулять в любое время: и в снег, и в сильный мороз. А летом проводил много времени на реке, загорал и наслаждался прекрасным отдыхом. Любил старик театр, не пропускал ни одного нового спектакля, среди актеров быстро заводил знакомства, был с ними запанибрата, в их небольшом уютном ресторанчике считался своим человеком.

Старик шел по проспекту – высокий, сухой, подтянутый, в своем дорогом пальто – и скользил глазами по людскому потоку, словно просеивал, фильтровал эту массу, задерживая лишь на секунду на ком-нибудь взгляд.

Навстречу ему, рыская глазами по толпе, лениво двигался Федька Брыль. Он тоже никуда не торопился и шел медленно, разглядывая неоновые витрины магазинов. Совсем недавно он покинул колонию, где пробыл неполных шесть лет, и теперь не знал, как пристроить себя в свободной жизни. Еще будучи в колонии, получил он вдруг на свое имя письмо от девушки, которую никогда не видел и не знал о ее существовании. Звали ее Зоя Глазова, и работала она учительницей в этом городе. Как-то нехотя ответил он на ее письмо, уж очень нереальным ему показалось такое знакомство: восторженная учительница, думающая переделать мир своими романтическими идеями, и он, Федька Брыль по кличке Горилла, прилепившейся к нему за длинные руки, всегда полусогнутые впереди, готовые в любую минуту к схватке. Федька Брыль, грабитель и хулиган потенциальный рецидивист, умеющий постоять за себя в воровской кодле[42]. Сначала на письма Зои он смотрел как на забаву – дурит, мол, девка, делать ей нечерта, в воспитательницы набивается. Сидела бы себе со своими сопливыми в школе и близко не подступала к преступному миру. А потом стал ждать ее писем. Когда порой ожидание становилось мучительным, он сквозь зубы ругал Зою самыми грязными словами за то, что разбередила, растравила его душу прекрасным