– Знаешь, дорогой, – спокойно ответила на эти вопли Кира, – научись-ка мысли внятно излагать. И чтобы логика, а не эмоции превалировали. Да побрейся для начала и штаны переодень. Идея со статьями, как я поняла, тебя не вдохновляет, ну хоть полы помой, если энергию некуда деть.

На это вот совершенно невинное замечание, каких было не счесть сколько в их совместной жизни, Сергей вызверился, разбил чашку и ушел. Вечером Кира не пустила его домой. Умеешь истерики закатывать, умей и расплачиваться за них. Сергей появился через несколько дней – мириться. Кира согласилась принять сожителя. Но вечером обнаружила, что футболка, которую он по дурости ли, по наглости запихнул в стиральную машину, испачкана губной помадой пошлого фиолетового цвета.

– Надеюсь, ты не забыл воспользоваться презервативом, – отметила она. – Хотя для меня это уже не имеет значения. Спать с тобой я больше не собираюсь.

Гражданская свекровь приезжала из своей деревни с домашним творогом и прошлогодними солеными огурцами "мирить молодых", но не преуспела. Кира оговорила, что с дочерью Сергей может встречаться сколько угодно. Ну, скажем, раз в неделю, и на этом все. На алименты подавать не стала. Пока. Сам должен приносить.

Странный характер ее полноты проявился после той самой сцены с пастухами-алкоголиками и уходом Сергея из дома. Вечером Кира легла спать, что говорить, расстроенная. Кому приятно, когда муж уходит из дому в тот момент, когда жена высказывает свою точку зрения на ситуацию, тем более разумную и верную точку зрения. Пусть он вернулся ночевать, этого достаточно для капитуляции, но не для раскаяния. Кира была абсолютно права, не пустив его, но тяжесть на сердце присутствовала. Что и говорить, воспитывать близких – дело неблагодарное и тяжкое. Уснула она, несмотря ни на что, довольно быстро, спала крепко. А когда встала и принялась одеваться, обнаружила, что юбка, домашняя привычная юбка, черная в белую тонкую полоску, в которой она проходила всю неделю и которую собиралась стирать послезавтра, не застегивается на талии. За ночь Кира прибавила в объеме больше сантиметра. Ерунда, решила она. За лето все уйдет, тем более без Сергея волей-неволей придется больше хлопотать по хозяйству, к беготне по интервью прибавятся походы по магазинам. Мама, конечно, помогает, но лучше держаться от нее подальше…

Мама, против ожидания, не предлагала съехаться, не лопотала, как подруга Вера: "Ой, ну на время, пока Яна дорастет хотя бы до детского садика". И Кира была маме благодарна. Мама вообще старалась поскорее уйти, едва дочь возвращалась из редакции, хватала плащ и шмыгала за дверь. Пару раз предложила забирать внучку на неделе, чтобы освободить Киру, а привозить, допустим, в пятницу вечером. Но тут уж Кира подробно объяснила, почему не следует так поступать. Да, она не собиралась рожать так рано, и работе ребенок, безусловно, мешает. Но Сергей уговорил. Раз дала себя уговорить, ну и хорошо – все-таки дочку она любит, – должна сама расхлебывать. У бабушек дети вырастают инфантильными и избалованными. Энергии у Киры на двоих, справится, ничего. Мама и так слишком потакает девочке, еще полгода, и Яна отправится в ясли. Кира долго говорила, а мать рассеянно переминалась в прихожей и крутила пуговицы на плаще. Яна заплакала, но Кира не позволила утешать ее – сама перестанет, что за капризы. Мать ушла, дочка наладилась реветь всерьез. Кира наклонилась над кроваткой, и пуговицы брызнули, как из рогатки. Яна удивилась, замолчала. Кира выпрямилась, машинально свела края блузки: борта не сходились ровно на сантиметр.

Через месяц Киру стало не узнать. Она не влезала ни в одно из своих старых платьев. Не всякий раз, отстаивая свои убеждения или правоту, она прибавляла по сантиметру, закономерности не прослеживалось. Так, можно было часами учить жизни старших коллег, несмотря на опыт, не умеющих избежать навязшего штампа или неуклюжего оборота, и ничего не происходило. Можно ругаться с начальником: Кира принципиальна и бесстрашна, ей ничего не стоило пойти и высказать все, что думает о неудачном материале коллеги, ходившего у шефа в любимчиках, или непродуманном назначении ведущего рубрики. Ничего не случалось. Коллеги пересмеивались за спиной и сплачивались на почве нелюбви к ней, шеф смотрел оловянными глазами, отвечая: "Да-да, Кира Львовна, я учту твои замечания". Хотя ее отчество – Степановна, а Кирой Львовной звали стоматолога, лечившего зубы всей редакции. После таких скандальчиков юбка не врезалась в живот, пуговицы пиджака не двигались с места. А стоило мимоходом высмеять зеленого стажера за словесную избыточность, как швы на одежде принимались угрожающе трещать.

Подруга Вера робко советовала сесть на диету, а после и вовсе заговорила о гормональном расстройстве, чуть не умоляла показаться врачу. Кира возражала: сама разберется со своими проблемами – и внимательно следила за пуговицами на халате. Пуговицы вели себя по-разному, система так и не появилась. Мама молчала. Кира приучилась сносить нелюбовь окружающих, отвечала тем же всем женщинам в редакции без исключения и большинству мужчин.

Через пару лет, когда Яна уже ходила в ясли, одежду пришлось шить исключительно на заказ. Кира предпочитала свободные трикотажные балахоны темного цвета и брюки на резинке. Единственное, что она покупала в магазине, – шейные платки, их в гардеробе насчитывалось несколько десятков, и меняла Кира платки каждый день, не повторяясь за месяц ни разу. Халаты с пуговицами остались в прошлом, вся домашняя одежда была на веревочках – с запахом. Но спорить и отстаивать свою правоту Кира не перестала. Еще не возникла ситуация, когда она не была бы права по существу.

Сергей приходил повидаться с дочерью, но все реже и реже. Первый год он явно чувствовал себя виноватым, смущался бывшей гражданской жены и с испугом оглядывал ее разрастающиеся формы. Сейчас смотрел как на чужую, без конфузливости, нелюбви или приязни. Настолько забывался, что как-то предложил забрать Яну на выходные к себе домой, где давно проживала новая законная жена. Кира объяснила, что если законной жене пришла охота поиграть с ребеночком, ничто не мешает им завести своего собственного, а Яну и Киру оставить в покое. Сергей сморщился и присел на корточки, чтобы застегнуть дочке сапожки, они собрались на прогулку. А Кира буквально почувствовала, как грудь колыхнулась и опустилась от увеличившейся тяжести. Мама, бесспорно, жалела о несостоявшемся зяте, но об этой жалости Кира могла только догадываться во время коротких свиданий по выходным. Жалость била из мамы резиновыми пульками, отскакивая от Киры совершенно безболезненно.

В один из дней, на эскалаторе, Кира уныло подумала: "Вот так и умрешь в метро среди убогой рекламы!" Обычно она не поддавалась унынию. Хотя все шло не так, как предполагалось. Словно кто-то очертил границы, за которые нельзя. Кира поменяла мебель, сделала хороший ремонт, но на новую квартиру средств не хватало. Могла ездить на такси, даже купить подержанную машину, а вот новую иномарку – нет. Успех и высокие гонорары, ожидаемые и заслуженные, через год уже не казались такими высокими. Жизнь дорожала, доходы не успевали за нею. Потому и ездила упорно в метро, тем более что на такси при нынешних пробках получалось дольше. Крутилась, везде поспевала, хоть и маленький ребенок, и одна, мама – не в счет, подруга Вера не в счет. Варила супы, моталась по редакционным заданиям, убирала квартиру, пока белье крутилось в стиральной машине. Но без конца обнаруживала себя на спускающемся или поднимающемся эскалаторе или в вагоне метро, нависающей над каким-нибудь сидящим мальчишкой с расставленными, как в кресле у гинеколога, коленями. Из-за полноты Кира начала сопеть, и это сопение раздражало ее больше всего, даже больше бесконечного недомыслия окружающих. Нелюбовь коллег и прочих соседей ее не тяготила, нелюбовь – это норма. Зависть – норма. Признак удачи. Она все делает правильно.