Мэл провела пальчиками по его голове, забираясь в шелковые волосы, сейчас слишком длинные, но и в то же время, наслаждаясь их длинной, и прижалась к его уху: — Полное имя назову, когда поцелуешь меня. Тогда, когда сделаешь это по доброй воле, и без принуждения.

Да, он уже готов был ее поцеловать. Эта женщина, которая не только накормила, но и обула, дала одежду и надежду на нормальную жизнь, ничего не требуя взамен, могла сейчас получить не только поцелуй, а и его душу. Он, который получал от жизни лишь кнут и боль, впервые почувствовал себя живым рядом с ней.

Когда Гревин вышла из комнаты, Мэл стояла почти обнаженная, в облегающем топе и трусиках она в свете факелов была нереальна, молочная кожа светилась изнутри, а свои светлые волосы она отбросила за спину, открываясь ему и совсем его не стесняясь. А он мечтал об этой женщине, разглядывая ее тело и представляя ее в своих руках. Ее грудь прекрасно ляжет в его ладонь и это самый лучший размер женской груди, он это точно знал, тонкая талия, которую он легко сожмет ладонями, а ягодицы… Ее ягодицы упругие на вид, потому и такие соблазнительные. Он лишь мог мечтать о том, чтобы сжать это тело в своих ладонях.

И он решился. Решился поцеловать, добровольно…

О, как мягки были ее губы, как остры зубки и как она вкусно пахла. В этом мире, где запах крови, запах грязных тел, ассоциировался с болью, в его руках была женщина, которая пахла молоком, цветами и ягодами, ветром и солнцем. Она пахла жизнью и свободой. И это кружило голову, заставляло сильнее биться сердце и обо всем забыть, и помнить лишь о том, что в его руках самая красивая женщина в его жизни, та, ради которой теперь будет биться его сердце.

— Только не прогоняй, — шептал он, прижимая ее к себе, впечатывая ее хрупкое тело в себя и продолжая целовать, впиваясь в ее губы, сминая их и легко прикусывая эти нежные губки, врываясь в ее рот языком и стараясь запомнить этот миг, этот вкус.

— Никогда, — отвечала она, прижимаясь к нему всем телом и обхватывая его шею, гладя спину, плечи, затылок и отвечая на поцелуй, раскрываясь и разрешая не только себя целовать, разрешая себя любить.

* * *

Киих шел по коридорам, вглядываясь в темноту ниш, и впервые желая чтобы его кто ни будь остановил, чтобы именно в этот миг, его не только окликнули но и преградили ему дорогу мечом, стрелой, кинжалом. Он смог бы отвлечься, сразиться, получить парочку ран, но выпустил бы пар.

Он шел к женщине, которую он хотел. Хотел и боялся до дрожи. Боялся, что его отвергнут, боялся короля, который хоть и дал ему право первенства, но мог убить ее щелчком пальцев. Боялся самого себя, потому что он сам мог в последний момент испугаться и отступить и не получить даже поцелуя, даже улыбки той, которая так и стоит перед глазами. А ведь он уже держал ее в своих руках, наслаждался ее телом, запахом, глазами, улыбкой.

Он шел к женщине, которую он сам отведет к палачу и покажет привязанного к столбу Дазана. Но сможет ли он смотреть на ее слезы? Сможет ли? А Герард? Ведь он все это затеял с одной целью — заставить ее лечь с ним в постель, узнать ее, привязать ее к себе и сделать ее своей. А он? Что останется ему? Лишь один миг, тот миг, когда ему отдали право первенства? Согласен ли он на такую жизнь? На этот миг?

Киих остановился и осмотрелся: — Нет, так нельзя, — он стоял в узком проходе ведущему к женской половине. Еще пара шагов и он окажется там откуда нельзя будет вернуться, не совершив ошибки. Стоит ли ее совершать? Как же тяжело сделать выбор.

А Хенол любил Мэл. Он смотрел в ее глаза и видел там себя, видел ее улыбку и понимал, что сейчас она здесь, рядом с ним, и она полностью отдалась ему. Она его, потому что она сейчас в этот миг так же естественна как сама жизнь. В этот миг, миг любви, она отдается ей полностью и безоговорочно, она такая, какая есть, она живая, и она свободная, даже в этом мире мрака. И он улыбнулся. Все что сейчас происходит между ними — здесь нет фальши, они здесь и сейчас настоящие, и он любим. Любим этой женщиной.

А Мэл целовала Хенола, даже в порыве страсти укусила его за сосок, правда тут же вылизала и попросила прощения, хотя, наверное, он даже не заметил всего этого, потому что сам был на грани уже и смотрел на нее безумными глазами, в которых было непонимание и радость. И она улыбалась и продолжала улыбаться и наблюдать за ним. А Хенол, то бросался ее целовать, покрывая каждый сантиметр ее тела поцелуями, то отстранялся, и тогда в бой за его ласки вступала Мэл, заставляя вернуться к ней, все забыть и отдаться страсти.

Когда их обоих накрыла волна оргазма, оба были такими уставшими, что единственным желанием было лишь лечь и забыться. Мэл прижалась к Хенолу и выдохнула: — Меня зовут Мэлиента.

— Мэлисента, — повторил Хенол, обнимая ее. — Красивое имя.

— Когда-то я знала мужчину, который назвал меня любимой. Он точно также держал меня в своих руках и клялся в вечной любви, — Мэл прижалась к мощной груди и вслушивалась в биение сердца под своими пальчиками. — А я приняла его клятву и дала ответную — помнить и любить.

— И кто же он? — голос Хенола дрогнул.

— Ты, — Мэл обвела маленькую горошину соска и прижалась губами к его груди, ее губы были направлены туда, где билось могучее сердце. — Я так хотела бы, чтобы то время вернулось, чтобы мы все вернулись туда, откуда пришли, — шептала она и смотрела в черные глаза, в которых было непонимание, но в то же время и желание все понять, вспомнить.

Будущая королева

Дазана и Питера повязали в борделе, и как они с Селваном не старались прорваться из комнаты, их троих связали, прихватив с собой и Сицилию. Связанных и избитых, всех четверых доставили в камеры верхнего уровня, раскидав их по маленьким клеткам. Дазана правда через пару минут куда-то увели. Питер пытался пробиться сквозь клетки,